Бог любит Одессу - Трахименок Сергей Александрович

Сергей Трахимёнок

Бог любит Одессу

Роман

© Трахимёнок С., 2022

© Оформление. ОДО «Издательство Четыре четверти», 2022

Олесь

В Киеве Олесь вышел из здания по улице Владимирская, 33[1] и пошел в сторону Софии. Отец стоял на углу и с особым интересом рассматривал серый камень, которым было облицовано здание и его колонны.

 Ты как первый раз все это видишь?  сказал Олесь после приветствия.

 В некотором смысле да. Когда я тут работал, мне было не до этого,  ответил отец.

Он был одет не по-летнему, в коричневом костюме, брюках с манжетами и почему-то в белой летней шляпе.

 Поговорим здесь?  спросил Олесь.

 Нет, пойдем, прогуляемся,  ответил отец.

Олесь хотел перейти улицу, но отец его остановил.

 Мы пойдем не к Софии, а к Богдану[2].

 А я думал, поведешь меня к скверу, где ты делал маме предложение.

Отец промолчал. И сын понял, что переборщил с остротами и намеками.

Они перешли улицу, немного пройдя дальше, постояли у памятника Богдану Хмельницкому. Затем двинулись к Михайловскому собору.

Отец молчал, как и Олесь.

Миновав собор, вышли на Владимирскую горку.

 Хотел показать тебе Киев,  сказал отец,  но за деревьями его плохо видно.

 Красивый пейзаж открывается отсюда только поздней осенью, когда вся листва опадает.

 Так, так,  ответил отец и оживился,  ты и это помнишь?

 Нет,  ответил Олесь,  просто я тут сейчас чаще бываю, чем ты.

 А-а,  неопределенно протянул отец.

 Ты любил водить меня в детстве в беседку.

 Вот туда мы и идем, посидим, поговорим.

Они подошли к беседке.

 Закрой глаза,  сказал отец.

 Зачем?

 Потом скажу.

Олесь закрыл глаза.

 Сколько там ступенек.

 Пять,  немного подумав, ответил Олесь.

 Шесть,  произнес отец,  раньше ты всегда их считал.

 Па, это было давно, еще когда учился считать и считал все подряд.

 Да, но я думал, что ты помнишь. У тебя должна быть фотографическая память.

 Ты же знаешь, это все байки о том, что у разведчиков фотографическая память. На самом деле все иначе. Человеческая память избирательна, она запоминает то, что нужно для выживания или когда ты вобьешь в нее то, что считаешь нужным. У нас в вузе был препод, он мог мгновенно актуализировать память всех в аудитории простым обещанием принять завтра зачет по той теме, которую мы сегодня разбираем на семинаре. И у всех память мгновенно улучшалась

 Сравнил тоже,  ответил отец,  хотя это неплохой способ актуализации.

Они уселись на лавку.

 Ты догадываешься, зачем я тебя сюда привел?

 Да.

 А ты не хочешь спросить меня, почему та секретная миссия, что тебе поручается, стала мне известна?

 Нет.

 Почему?

 Потому, что ты сам мне об этом скажешь.

В это время к беседке подошла группа иностранцев, переводчица рассказывала им о Крещении Руси, время от времени указывая вниз на видневшуюся среди листвы спину Владимира Крестителя.

 Китайцы,  констатировал отец.

 Тебе лучше знать, я, в отличие от тебя, не могу отличить китайца от корейца или японца.

 Да,  ответил отец,  у нас были другие масштабы и другие визави.

 Что делать,  ответил Олесь,  те времена ушли в прошлое.

 Нам не дадут договорить,  сказал отец и поднялся со скамейки,  пойдем.

Они прошли вдоль перил Владимирской горки и стали спускаться вниз к бывшему музею Ленина.

 Ты знаешь, как называлось это здание в советские времена,  спросил отец.

 Да, киевским тортом.

 Правильно.

 Отец, перестань меня экзаменовать. Я уже понимаю, что ты знаешь о моей командировке, хотя она законспирирована, как мне сказали начальники на три раза.

Участок Крещатика до улицы Учительской они прошли молча. Свернули на Банковую.

 Мы идем в резиденцию?  спросил Олесь.

 Нет, к домику с химерами.

 Я понимаю, ты обеспокоен моей командировкой. Но не придавай ей большого значения. Это же не за кордон, а в пределах Украины Так стоило ли водить меня по местам твоей боевой славы, чтобы съездить на неделю полторы в некий город и вернутся.

 Самое поразительное, что я отставник, не имеющий возможности входить в здание СБУ, знаю, в чем твое задание и куда ты направляешься. Тебя это не удивляет?

 Ты это к чему?

 К тому, что его могут знать и другие, не только твое начальство.

 Не бери в голову, это задание учебное.

 Э, не скажи, конечно, и в советские времена такие штучки делали, но о них далее бюро обкома партии информация не выходила. Причем в любом случае, и если удавалось провести операцию, и если не удавалось. Хотя такое случалось довольно редко, все же в тайной деятельности одиночки работают эффективнее, чем система.

 Что же изменилось на сегодня?

 Многое. Если раньше те, кто выигрывал, получали благодарности, а проигравшие их просто не получали, то теперь игры идут реальные. На носу выборы. И акция, которую ты считаешь учебной, может быть использована одной стороной против другой. И я не хотел бы, чтобы тебе свернули там шею, несмотря на твои разряды по каратэ. Думаю, тебя уже сдали с потрохами и в Одессе ждут, чтобы взять под белые ручки, а если ты будешь артачиться, еще и уроют.

 Каким образом?

 Дадут обрезком трубы по загривку, жить будешь, но со службой придется расстаться.

 Мрачные перспективы.

 Зато реальные.

 И ты не даешь мне шанса?

Но отец продолжал, пропустив мимо его ироничное высказывание.

 Но еще хуже, если ты сделаешь это и не сможешь быстро уйти оттуда. Ребята могут и похоронить тебя. Причем сделают это они не своими руками, а руками одесских жуков.

 Батя, ты преувеличиваешь.

 Нет, скорее всего, преуменьшаю, поскольку игра идет на большие деньги.

 Но я-то к ним никакого отношения не имею.

 Это ты так считаешь.

 Хорошо, пусть будет так. Что же мне делать?

 Выполнять поставленную задачу, но с определенным процентом корректировки. Во-первых, ты поедешь в Одессу не из Киева, а из другого места, даже я не буду знать. Лучше, чтобы ты въехал на Украину, тьфу, в Украину из-за границы.

 Хорошо.

 Во-вторых, установочные данные, под которыми ты выступаешь, конечно, уже засвечены, я подготовил тебе паспорт на другую фамилию. И, наконец, объект для диверсии выберешь сам.

Павел Алексеевич

Павел Алексеевич Насокин, мужчина в возрасте чуть за пятьдесят, сел в поезд Москва-Одесса. Несмотря на летний сезон, вагон был полупуст, а в купе, кроме Насокина, больше никого не было.

Поезд тронулся, проводник взял билет у мужчины, намекнул, что курить можно только в рабочем тамбуре, и исчез, оставив пассажира одного. Он тоже вышел в коридор и стал смотреть в окно. Какая-то дама в больших роговых очках, переодевшись в тренировочный костюм, тоже покинула свое купе и остановилась возле окна, с любопытством осмотревшись, остановила свой взгляд на Насокине. Впрочем, это было неудивительно.

Павел Алексеевич имел прекрасную для своего возраста фигуру, пышную шевелюру, которой почти не коснулась седина, и благородную осанку, отличавшую работников умственного труда от работников труда других видов, так, во всяком случае, он сам полагал. А еще Павел Алексеевич считал себя счастливым человеком. В свои пятьдесят два он сумел прожить две жизни. Разумеется, они имели прочные профессиональные основания, поскольку до начала девяностых он преподавал научный коммунизм, а потом стал политологом.

Но если в первой жизни он был достаточно устойчив, поскольку основывалась она на знании трех источников и трех составных частях марксизма, то с политологией было сложнее. При всех регалиях кандидата философских наук и доцента, предмета политологии он до сих пор не понимал.

Старая жизнь его закончилась в девяносто первом. Но без работы Павел Алексеевич оставался недолго. Буквально через год его нашел бывший однокурсник по институту Семеновский и пригласил на кафедру политологии в коммерческий вуз.

 А как он называется?  спросил Павел Алексеевич.

 Да какая тебе разница. У вуза еще нет названия.