О! Это его потянуло на латынь. А слышишь, какая латынь! воскликнул Павлик. Domine magister, прибавил он, pauper ad te veniens studiosus.
Ite ad diabolum! Ite et attendite.
Понимаешь? Говорит, чтобы мы шли к дьяволу, а мы пришли к нему и обязательно попадём это так всегда.
Domine magister, beanus est, studiosus novus; ad Dominationem Vestram consilii gratia veniens.
Ide ad diabolum, повторил голос изнутри, studiosus et beanus, asini ambo.
Gratias amigus. Aperite.
После этих последних слов настойчиво добивающегося быть впущенным Павлика дверь открылась, высунулась голова. Её действительно ожидали жаки, но не в том месте, в котором она им показалась. Поскольку обычно facies смотрящего высовывается на полтрети или на два локтя от земли, тут же, к удивлению Мацка, вырвалась как бы из-под земли, потому что едва на полтора локтя от пола. И какая голова! Растрёпанная, с чёрными слипшимися волосами, искривлённым ртом и отвисшими губами, вся прыщавая, покрытая беретом и полная перьев.
А, это ты, Сорока! воскликнул магистр, отворяя. Почему невовремя пришёл? Гм?
Dominatio Vestra!
Оставь меня в покое со своей паршивой латынью, на которой болтаешь как настоящая сорока, даже мои уши от неё вянут. Чего хочешь?
Я привёл нового ученика, beana, который давно хочет записаться, бедняжечка, в св. Григория. Убогий, бедняк, пришёл он в Краков за знаниями и хлебом.
Только тогда сениор обратил налитые кровью глаза на Мацка и уставился на беднягу, который поклонился до земли, затем отпустил дверь и поскакал внутрь, а за ним наши жаки.
Только там мегистр предстал во всей своей физиономии и великолепии. Была это бедная, поломанная фигурка, чрезмерно низкого роста, горбатая, голова была посажена на кривые плечи, руки длинные, ноги тонкие, а на конце их огромные лапы, обутые в чёрные кожаные башмаки. Магистр имел на себе чёрную одежду, клерикальную, запятнанную, и берет на голове.
Комната, в которую они вошли, некогда побелённая, с двумя высокими и узкими окнами, предшествуемая тёмными сенями, была полна книг, бумаг и научных рукописей. Между окнами висел чёрный деревянный крест, ветки и свеча. Рядом со столом стояло два стула, обитых кожей, но с проглядывающим из-под оторванных её кусков мехом.
Оба эти стула были покрыты пылью, видно, давно на них никто не сидел; бумаги тоже, хотя как бы в свежем беспорядке; книги, хоть, казалось, только что открытые, были присыпаны пылью.
Мацек невольно заметил, что шнурок от козьей лапки шёл, минуя эту первую комнату, в другую. Видно, там должен был восседать магистр, но её тяжелая окованная дверь была заперта и огромный ключ в замке доказывал только, что её недавно посещали.
Чего хотите? спросил живо горбун.
Хочет записаться beanus.
Гм? В такую пору?
Бедняга прямиком из Руси приплёлся пешком, за знаниями.
Горбун вытаращил глаза, подвинул берет, ударил руками по коленям, сел и сказал:
Живо, живо, нет времени. Что умеешь? Как твоё имя?
Имя Мацей, фамилия Сковронок, и ничего не умею.
Тогда иди же в приходскую школу буквы учить.
Читать умею.
Это уже куда ни шло. А ещё?
Писать умею.
А! Видишь.
Чуток латынь знаю.
Попробуй.
И бросил ему на стол Корнелия.
Мальчик открыл книжку и начал отважно переводить. Магистр и Сорока одинаково большими глазами смотрели, одинаково навострёнными ушами слушали.
Это случайно! сказал нетерпеливо Пудловский. Возьми басни Федра.
И Мацек начал с той же уверенностью очень хорошо переводить другое задание.
Гм? Гм? А говорит, что ничего не знает. Ну! Ну! Запишешься завтра; можешь ходить в школу, хорошо веди себя и не будь любопытным.
Слово в слово он говорит это каждому, шепнул Сорока.
По улицам не шатайся напрасно и не в пору, оружия не носи, одежду надень приличную, евреев не бей и иди себе к чёрту, потому что у меня нет времени. И не будь любопытным. Делай своё, а на чужое не зарься. Гм? Чего же ещё стоите! воскликнул он. Воскресенье, записывать нельзя! Идите к чёрту и не приходите больше, идите. И оставьте в покое Беануса!
И он погрозил пальцем по носу Сороке.
Dominatio Vestra, позволите его немного отряхнуть?
Не нужно, и идите к чёрту, потому что нет времени.
Говоря это, он проводил их прямо до двери, которую за ними захлопнул; но едва она закрылась, Сорока схватился за звонок и воскликнул:
Domine magister!
Ещё чего?
Позволите отряхнуть?
Ide ad diabolum cum beano.
Вот есть и разрешение.
И, как бы наперекор, он ещё раз схватился за звонок.
Идите прочь! Идите прочь! Кто там снова?
Я, Сорока.
Ты ещё здесь?
Я шапку оставил в комнате.
Послышался скрежет замка, стук и проклятие, потом из двери высунулась рука, бросила шапку и исчезла.
Сорока позвонил ещё раз.
A diabolus incarnatus! Хочешь, чтобы я тебя отхлестал?
Я хотел поблагодарить за шапку.
Ответило только глубокое молчание.
Сорока смеялся потихоньку, но от всей души.
Теперь иди в нашу гостиницу, сказал он Сковронку, ты должен от беана[2] отряхнуться.
III
Отряхивание
Гостиница жаков была расположена в дальней части города. Это старое одноэтажное здание, с потрескавшимися от пожара внешними стенами, с закопчёнными внутренними стенами, двумя неровными трубами, возвышающимися над заострённой крышей. Несколько каменных ступеней вели к узкой дубовой, обитой железом двери, которая представляла единственный вход в неё.
Над дверью неловко нарисованная птичка, а скорее птенец с жёлтым открытым клювом, сидящая в гнезде, была окружена венком сухих веток, под ним две метлы, лежащие крестом. Окна были заперты потрескавшимися ставнями, а за ними господствовала тишина.
Ещё никого нет, сказал Павлик, взглянув, подождём и пройдёмся по улице.
Сказав это, он взял за руку Сковронка, который шёл за ним в послушном молчании, и потянул его дальше за собой.
В эти минуты бедный жак, босой, с чуть разбитым и пустым кувшинчиком в руке, переступил им дорогу.
Ну что? спросил Сорока. Где наши?
Собрались в конце улицы с двумя беанами и ждут третьего.
Приведу им как раз его. Пойдём! Пойдём!
Говоря это, он потянул Сковронка; но тот задержался и тихо, мягко спросил товарища:
Брат, куда и зачем мы идём?
Куда? Зачем? отвечал Павел. Я не должен бы выдавать тебе этой великой тайны, но слушай, жаль мне тебя. Ты из нас самый младший. Ты знаешь, что значит beanus?
Не знаю. Это название.
Это именно название такого, как ты, каждого новичка в школе. Каждый прибывший должен пройти испытание, выдержать обряд отряхивания beanorum depositio, избавиться от старого себя, прежде чем будешь принят в нашу среду братом. Благодари свою звезду, что попал на нас и что у тебя два товарища. Иначе мучили бы дольше и сильней.
Как это? Мучили? воскликнул Сковронок.
Не бойся; пойдём, каждый жак через это должен пройти, вещь неминуемая, как смерть, ничего не будет, лучше сегодня, чем завтра; ждут, поспешим.
Грустный Сковронок робко направился за Сорокой. Приближаясь к месту, где улочка поворачивала направо, они заметили тёмную толпу, стоявшую в молчании. Эта толпа состояла из одних жаков, по большей части черно, довольно оборванно и бедно одетых, вооружённых мётлами, палками, мотыгами, граблями, деревянными сикирами, верёвками и разным оружием. Во главе толпы стоял, подбоченясь, огромный, плечистый, с большими чёрными усами, коротко одетый жак, в шапке набекрень, поглядывающий в сторону гостиницы.
Рядом с ним две жалкие фигуры мальчиков в бедной одежде, бледные и испуганные, казалось, чего-то ожидали. Увидев Сороку, ведущего Мацка, толпа радостно зароптала и старик задвигался. В окнах домов, окружающих улицу, многочисленные головы мужчин, женщин, детей начали разглядывать менее привычный вид. Сорока поставил Сковронка рядом с другими мальчиками, недалеко от огромного усача, который ожидал во главе толпы. Потихоньку что-то шепнули друг другу, Сорока сбежал и в ту же минуту неправильно стиснутая толпа начала разбиваться, разделяться, создавать длинную шеренгу пар, становиться по-порядку в молчании.