Мои мольбы были услышаны. Я почувствовал, как мне в рот начали совать детскую бутылочку. Фу! Молоко! Я пытаюсь выплюнуть, но настырные руки снова суют мне ненавистную бутылку. Я недовольно верчу головой. Это срабатывает. Бутылочку убрали. На смену ей ко мне потянулись руки. Огромные руки. Что это? Оптическая иллюзия? Или после аварии я утратил возможность нормально воспринимать окружающий мир?
Непомерно большие руки подхватывают меня и приподнимают над кроватью. Забавно! И как они это делают? Никаких подъёмников, никаких канатов. Левитация? Нет, это из области фантастики. А здесь реальный мир. Не такой, к которому я привык, но вполне реальный.
Я удивлённо хлопаю глазами. Как высоко! Оглядываюсь по сторонам. Белый потолок, обои в цветочек Стоп! Какие обои в больнице? Или это не больница? Тогда где я? Неужели это сон? Нелепый и чудной сон. Но я ведь не сплю. Точно не сплю. Тогда откуда это странное ощущение, словно я снова стал маленьким, уменьшился в несколько раз.
Я ощущаю толчок, затем ещё. Да не трясите так! Ещё уроните! Я безвольно мотаю головой, замечаю в углу зеркало, а в нём женщину с ребёнком на руках. Что это? Наваждение, мираж или явь? И когда это всё кончится? Как же мне всё это осточертело! Это беспомощное состояние, эти непонятные ощущения, эти неправдоподобные видения. Я вновь пытаюсь пошевелиться, высвободиться и вдруг осознаю, что этот ребёнок на руках и есть я. Я Константин Яковлев, неизвестно какими силами, внешними или потусторонними, уменьшенный до неимоверных размеров, превращенный в новорожденного ребёнка, начавший своё существование заново.
Но как? Как такое могло случиться? Что за дурацкий фокус? Что за идиотское превращение? Или на самом деле существует переселение душ? И после смерти душа переселяется в тело другого человека? Но почему я тогда всё помню? Помню своё имя. Помню, что я был женат и что у меня была дочь Маруська. Помню, как я попал под машину. Всё помню. А ведь такого не может быть. Или небесная канцелярия ошиблась, дала сбой и моя память при переходе не очистилась, а сохранила прежние воспоминания? Нет, это бессмысленно и глупо, этого просто не может быть! Это всё сон. Дурацкий, нелепый сон! Всё! Хватит! Пора просыпаться!
Я пытаюсь закричать, но из горла вырывается только писклявый детский плач. Женщина трясет меня сильнее.
Dont cry, honey!
Я умолкаю. Женщина перестаёт меня трясти и опускает обратно в кроватку.
Sleep, darling!
Я закрываю глаза. Спать! Спать! И ещё раз спать! А утром я проснусь и буду с улыбкой вспоминать этот кошмарный сон.
***
Наступило утро. Но мой кошмарный сон не кончился. Он приобрёл новые краски, новые ощущения. И вместе с новыми образами и эмоциями передо мной мельтешили те же расплывчатые лица и протянутые руки. Моё сознание содрогалось от разговоров на чужом непонятном мне языке. Желудок наполнялся жидкостью, весьма отдалённо напоминавшей молоко. И как только можно кормить людей такой дрянью? Неужели нет нормальной еды? Я бы с большим удовольствием сейчас съел обыкновенную котлету с картошкой или макароны с колбасой, но в моём положении выбирать не приходилось. И я питался безвкусной мутной смесью, которую периодически желудок отказывался воспринимать и фонтаном извергал его обратно. А если не извергал, то через некоторое время смесь выходила из меня с обратной стороны в виде так называемой детской неожиданности. После таких манипуляций меня вынимали из кроватки, разматывали, протирали влажными салфетками и, замотав обратно в пелёнки, клали обратно.
За такими забавами я и коротал время. Ел, спал, снова ел и снова спал.
Время шло. Я уже без всякого сопротивления воспринимал своё нынешнее состояние. Не смирился, не подчинился. Просто принял всё, как есть, в тайне надеясь, что рано или поздно это закончится. Перемежал однообразные унылые дни с воспоминаниями о прошлой жизни и ждал.
А время шло. Дни сменялись днями, недели неделями. Наконец-то меня высвободили из пелёнок, оставив свободными руки и ноги. Теперь я мог размахивать ими в любом направлении. Я даже мог ногой достать до рта! Было прикольно и весело! Я уже не плавал в тумане, а отчётливо различал окружавшие вещи и лица. Правда лиц было только двое мужчина и женщина. Наверное это были мои новоявленные отец и мать. Прислушиваясь к их бормотанию, я не без труда вычленил из бессвязного текста их имена. Мужчину звали Фред, а женщину Джилиан. А меня? Как зовут теперь меня? Я никак не мог уловить своё имя среди этих постоянных honey, darling, baby и sweetly. К тому же моё познание английского не давало мне в полной мере разобрать услышанное. Приходилось изучать язык заново. Я тыкал пальцем в какой-нибудь предмет и надеялся услышать его название. Но то ли ученик из меня был непутёвый, то ли мои учителя были бестолковыми, мои попытки не приводили к должному результату.
Я пытался объясниться с ними на русском, но они воспринимали мою речь как бесмысленный детский лепет.
Придурки! выдавил я из себя, прекратив бесполезные попытки.
What did he say?
Mommy.
No. Daddy.
Придурки! ещё раз произнёс я и замолчал. Надолго. Даже когда пришло время, я не говорил. Не было желания. Замкнулся в своих воспоминаниях, в процессе медленного, но неуклонного взросления, в жалких попытках изучить неприятный и непривычный моему слуху язык.
А мои новоиспечённые родители, мало что разумеющие в воспитании, воспринимали мою отчуждённость как нечто обыденное, свойственное моему возрасту.
***
С Маруськой было всё не так. С момента её появления наш жизненный уклад резко переменился. Днями и ночами мы полностью отдавались кормёжке, укладыванию спать, купанию и прочим заботам, связанных с младенцами.
Если с едой проблем не возникало (Маруська ела хорошо и много, так что иногда её рацион приходилось ограничивать), то укладывание спать превращалось для нас в пытку. Маруська ни за что не хотела засыпать. Не помогало ни укачивание, ни колыбельные, ни игрушки. Маруська агукала в такт песням, восхищенно хлопая синими бездонными глазами. К тому же она предпочитала спать днём, а по ночам изводила нас своими бесконечными капризами. То ей хотелось есть, то пить. Причём количество выпитой жидкости было намного меньше переработанной.
И откуда только из неё столько берётся? возмущённо восклицал я, меняя очередной подгузник. Может, её вовсе не стоит поить? Хотя бы пару дней?
Сам попробуй без воды прожить пару дней, сквозь дрёму замечала Аня. Ей вообще приходилось несладко.
Мы договорились по очереди ночью дежурить у Маруськи. Когда была очередь Ани Маруська, выспавшись за день, изводила её своими капризами. То ей пить хочется, то есть, то играть. Успокаивалась на какое-то время, но как только Аня начинала дремать, всё повторялось снова. Выдыхалась Маруська под утро и как будто ни в чём не бывало, мирно засыпала, подсунув под щёку крохотный кулачок. Разбитая, измученная Аня, переводила будильник на полчаса позже, подкатывалась ко мне под бок, чтобы через пару часов вскочить и спешно, пока маленький изверг не проснулся, приняться за повседневные дела уборку, готовку, стрику, глажку.
В моё дежурство Маруська не буянила. Наевшись, сразу засыпала под монотонное укачивание и тягучие колыбельные. И я засыпал вместе с ней. Сидя у кроватки, склонив голову на руку, качавшую колыбельку. Голова сползала, я просыпался. Спит? Спит. А если ей и не спалось, то Маруська умилённо пялилась на меня и мило улыбалась беззубым ртом. Затем зевала, закрывала глаза и уже до самого утра меня не беспокоила.
Аня удивлялась.
Почему у тебя она всю ночь спит, а мне не даёт ни минуты покоя?