Братец поднялся и крейсером выдвинул левую руку. Я чуть не застонал, когда железные тиски сжали мою ладонь.
Затем братец рухнул на скрипнувший стул. Шевельнулись гранитные жернова. Короткое сокрушительное землетрясение на миг превратило лицо человека в руины. Среди которых расцвел, чтобы тотчас завянуть, бледно-алый цветок его улыбки.
Кузен со значением представился:
Эрих-Мария.
Борис, ответил я, вяло просияв.
Вот и познакомились, сказала Таня.
И ушла хлопотать на кухню.
Я молчал, как будто придавленный тяжелой ношей. Затем ощутил на себе взгляд, холодный и твердый, как дуло.
Железная рука опустилась на мое плечо. Пиджачок мой сразу же стал тесен.
Помню, я выкрикнул что-то нелепое. Что-то до ужаса интеллигентное:
Вы забываетесь, маэстро!
Молчать! произнес угрожающе тот, кто сидел напротив.
И дальше:
Ты почему не женишься, мерзавец?! Чего виляешь, мразь?!
«Если это моя совесть, быстро подумал я, то она весьма и весьма неприглядна»
Я начал терять ощущение реальности. Контуры действительности безнадежно расплывались. Брат-пейзаж заинтересованно тянулся к вину.
Я услышал под окнами дребезжание трамвая. Шевельнув локтями, поправил на себе одежду.
Затем сказал как можно более внушительно:
Але, кузен, пожалуйста, без рук! Я давно собираюсь конструктивно обсудить тему брака. У меня шампанское в портфеле. Одну минуточку
И я решительно опустил бутылку на гладкий полированный стол
Так мы и поженились.
Брата, как позднее выяснилось, звали Эдик Малинин. Работал Эдик тренером по самбо в обществе глухонемых.
А тогда я, очевидно, выпил много лишнего. Еще до приезда к Татьяне. Ну и вообразил бог знает что
Официально мы зарегистрировались в июне. Перед тем как отправиться на Рижское взморье. Иначе мы не смогли бы прописаться в гостинице
Шли годы. Меня не печатали. Я все больше пил. И находил для этого все больше оправданий.
Иногда мы подолгу жили на одну лишь Танину зарплату.
В нашем браке соединялись черты размаха и убожества. У нас было два изолированных жилища. На расстоянии пяти трамвайных остановок. У Тани метров двадцать пять. И у меня две тесных комнатушки шесть и восемь. Пышно выражаясь кабинет и спальня.
Года через три мы обменяли все это на приличную двухкомнатную квартиру.
Таня была загадочной женщиной. Я так мало знал о ней, что постоянно удивлялся. Любой факт ее жизни производил на меня впечатление сенсации.
Однажды меня удивило ее неожиданно резкое политическое высказывание. До этого я понятия не имел о ее взглядах. Помню, увидев в кинохронике товарища Гришина, моя жена сказала:
Его можно судить за одно лишь выражение лица
Так между нами установилось частичное диссидентское взаимопонимание.
И все же мы часто ссорились. Я становился все более раздражительным. Я был одновременно непризнанным гением и страшным халтурщиком. В моем столе хранились импрессионистские новеллы. За деньги же я сочинял литературные композиции на тему армии и флота.
Я знал, что Тане это неприятно.
Бернович назойливо повторял:
К тридцати годам необходимо разрешить все проблемы, за исключением творческих
Мне это не удавалось. Мои долги легко перешли ту черту, за которой начинается равнодушие. Литературные чиновники давно уже занесли меня в какой-то гнусный список. Полностью реализоваться в семейных отношениях я не хотел и не мог.
Моя жена все чаще заговаривала об эмиграции. Я окончательно запутался и уехал в Пушкинские Горы
Формально я был холост, здоров, оставался членом Союза журналистов. Принадлежал к симпатичному национальному меньшинству. Моих литературных способностей не отрицали даже Гранин и Рытхэу.
Формально я был полноценной творческой личностью.
Фактически же пребывал на грани душевного расстройства
И вот она приехала, так неожиданно, я даже растерялся. Стоит и улыбается, как будто все хорошо.
Я слышу:
Ты загорел
И потом, если не ошибаюсь:
Дорогой мой
Спрашиваю:
Как Маша?
Недавно щеку поцарапала, такая своевольная Я привезла консервы
Ты надолго?
Мне в понедельник на работу.
Ты можешь заболеть.
Чем же я заболею? удивилась Таня.
И добавила:
Между прочим, я и так нездорова
Вот это логика, думаю
Да и неудобно, говорит Татьяна, Сима в отпуске. Рощин в Израиль собирается. Ты знаешь, Рощин оказался Штакельбергом. И зовут его теперь не Дима, а Мордхе. Честное слово
Я верю.
Сурисы пишут, что у Левы хорошая работа в Бостоне
Давай я отпрошусь?
Зачем? Мне хочется послушать. Мне хочется видеть тебя на работе.
Это не работа. Это халтура А ведь я двадцать лет пишу рассказы, которые тебя совершенно не интересуют
Раньше ты говорил пятнадцать. А теперь уже двадцать. Хотя прошло меньше года
Поразительная у нее способность выводить меня из равновесия. Но ссориться было глупо. Ссорятся люди от полноты жизни
Мы, говорю, тут вроде затейников. Помогаем трудящимся культурно отдыхать.
Вот и хорошо. Коллеги у тебя приличные?
Разные. Тут местная одна работает Лариса. Каждый день рыдает у могилы Пушкина. Увидит могилу и в слезы
Притворяется?
Не думаю Однажды туристы ей кухонный набор подарили за сорок шесть рублей.
Я бы не отказалась
Тут Галина назвала мою фамилию. Прибыли туристы из Липецка.
Я сказал Татьяне:
Вещи можешь оставить здесь.
У меня только сумка.
Вот и оставь
Мы направились к синему, забрызганному грязью автобусу. Я поздоровался с водителем и усадил жену. Затем обратился к туристам:
Доброе утро! Администрация, хранители и служащие заповедника приветствуют наших гостей. Сопровождать вас доверили мне. Меня зовут Нам предстоит
И так далее.
Потом объяснил шоферу, как ехать в Михайловское. Автобус тронулся. На поворотах доносились звуки радиолы:
Когда мы огибали декоративный валун на развилке, я зло сказал:
Не обращайте внимания. Это так, для красоты
И чуть потише жене:
Дурацкие затеи товарища Гейченко. Хочет создать грандиозный парк культуры и отдыха. Цепь на дерево повесил из соображений колорита. Говорят, ее украли тартуские студенты. И утопили в озере. Молодцы, структуралисты!..
Я вел экскурсию, то и дело поглядывая на жену. Ее лицо, такое внимательное и даже немного растерянное, вновь поразило меня. Бледные губы, тень от ресниц и скорбный взгляд
Теперь я обращался к ней. Рассказывал ей о маленьком гениальном человеке, в котором так легко уживались Бог и дьявол. Который высоко парил, но стал жертвой обыкновенного земного чувства. Который создавал шедевры, а погиб героем второстепенной беллетристики. Дав Булгарину законный повод написать:
«Великий был человек, а пропал, как заяц»
Мы шли по берегу озера. У подножия холма темнел очередной валун. Его украшала славянская каллиграфия очередной цитаты. Туристы окружили камень и начали жадно его фотографировать.
Я закурил. Таня подошла ко мне.
День был солнечный, ветреный, нежаркий. Нас догоняла растянувшаяся вдоль берега группа. Надо было спешить.
Ко мне подошел толстяк с блокнотом:
Виноват, как звали сыновей Пушкина?
Александр и Григорий.
Старший был
Александр, говорю.
А по отчеству?
Александрович, естественно.
А младший?
Что младший?
Как отчество младшего?
Я беспомощно взглянул на Таню. Моя жена не улыбалась, печальная и сосредоточенная.
Ах да, спохватился турист.
Надо было спешить.
Пойдемте, товарищи, бодро выкрикнул я, шагом марш до следующей цитаты!..
В Тригорском экскурсия шла легко и даже с подъемом. Чему, повторяю, в значительной мере способствовали характер и логика экспозиции.
Правда, меня смутило требование одной дамы. Ей захотелось услышать романс «Я помню чудное мгновенье». Я ответил, что совершенно не умею петь. Дама настаивала. Выручил меня толстяк с блокнотом. Давайте, говорит, я спою