Благодарствуйте, сударь! Век не забудем такой доброты
Мы подъехали к Таниному дому. Кирпичный фасад его на метр выдавался из общей шеренги. Четыре широких викторианских окна были соединены перилами.
Водитель развернулся и уехал, сказав:
Ауф видер зеен
Пологие ступени вели к тяжелой, обитой брезентом двери
Тысячу раз я бывал в подобных ситуациях. И тем не менее волновался. Сейчас она поднимется на крыльцо, и я услышу:
«Спасибо, что проводили»
После этого надо уходить. Топтаться в подъезде неприлично. Спрашивать: «Не угостите ли чашечкой кофе?» позор!..
Мой друг Бернович говорил:
«Хорошо идти, когда зовут. Ужасно когда не зовут. Однако лучше всего, когда зовут, а ты не идешь»
Таня приоткрыла дверь:
Спасибо за крышу!
Знаете, говорю, о чем я жалею? Выпивки много осталось Там, в мастерской
Одновременно я как будто невзначай шагнул через порог.
У меня есть вино, сказала Таня, я его от брата прячу. Он заходит с бутылкой, а я половину в шкаф. У него печень больная
Вы, говорю, меня заинтриговали.
Я вас понимаю, сказала Татьяна, у меня дядя хронический алкоголик
Мы сели в лифт. На каждом этаже мигала лампочка. Таня разглядывала свои босоножки. Между прочим, дорогие босоножки с фирменным знаком «Роша»
За ее спиной я видел написанное мелом ругательство. Хула без адреса. Феномен чистого искусства
Затем мы тихо, чуть ли не украдкой шли по коридору. Я с шуршанием задевал рукавами обои.
Какой вы огромный, шепнула Таня.
А вы, говорю, наблюдательная
Затем мы оказались в неожиданно просторной комнате. Я увидел гипсовую Нефертити, заграничный календарь с девицей в розовом бюстгальтере, плакат трансатлантической аэролинии. На письменном столе алели клубки вязальной шерсти
Таня достала бутылку кагора, яблоко, халву, покоробившийся влажный сыр. Я спросил:
Где вы работаете?
В канцелярии ЛИТМО. А вы?
Я, говорю, репортер.
Журналист?
Нет, именно репортер. Журналистика это стиль, идеи, проблемы А репортер передает факты. Главное для репортера не солгать. В этом состоит пафос его работы. Максимум стиля для репортера немота. В ней минимальное количество лжи
Разговор становился многозначительным.
Я вообще не любил говорить о своих литературных делах. В этом смысле я, что называется, хранил целомудрие. Чуть принижая свою работу, я достигал обратной цели. Так мне казалось
Кагор был выпит, яблоко разрезано на дольки. Наступила пауза, в такой ситуации разрушительная
Как ни странно, я ощущал что-то вроде любви.
Казалось бы откуда?! Из какого сора?! Из каких глубин убогой, хамской жизни?! На какой истощенной, скудной почве вырастают эти тропические цветы?! Под лучами какого солнца?!.
Какие-то захламленные мастерские, вульгарно одетые барышни Гитара, водка, жалкое фрондерство И вдруг о господи! любовь
До чего же Он по-хорошему неразборчив, этот царь вселенной!..
Далее Таня чуть слышно выговорила:
Давайте беседовать, просто беседовать
За три минуты до этого я незаметно снял ботинки.
Теоретически, говорю, это возможно. Практически нет
А сам беззвучно проклинаю испорченную молнию на джемпере
Тысячу раз буду падать в эту яму. И тысячу раз буду умирать от страха.
Единственное утешение в том, что этот страх короче папиросы. Окурок еще дымится, а ты уже герой
Потом было тесно, и были слова, которые утром мучительно вспоминать. А главное, было утро как таковое, с выплывающими из мрака очертаниями предметов. Утро без разочарования, которого я ждал и опасался.
Помню, я даже сказал:
И утро тебе к лицу
Так явно она похорошела без косметики.
С этого все и началось. И продолжается десять лет. Без малого десять лет
Я стал изредка бывать у Тани. Неделю работал с утра до вечера. Потом навещал кого-то из друзей. Сидел в компании, беседовал о Набокове, о Джойсе, о хоккее, о черных терьерах
Бывало, что я напивался и тогда звонил ей.
Это мистика! кричал я в трубку. Самая настоящая мистика Стоит мне позвонить, и ты каждый раз говоришь, что уже два часа ночи
Затем я, пошатываясь, брел к ее дому. Он заметно выступал из ряда, словно делая шаг мне навстречу.
Таня удивляла меня своим безмолвным послушанием. Я не понимал, чего в нем больше равнодушия, смирения, гордыни?
Она не спрашивала:
«Когда ты придешь?»
Или:
«Почему ты не звонил?»
Она поражала меня неизменной готовностью к любви, беседе, развлечениям. А также полным отсутствием какой-либо инициативы в этом смысле
Она была молчаливой и спокойной. Молчаливой без напряжения и спокойной без угрозы. Это было молчаливое спокойствие океана, равнодушно внимающего крику чаек
Как все легкомысленные мужчины, я был не очень злым человеком. Я начинал каяться или шутить. Я говорил:
Женихи бывают стационарные и амбулаторные. Я, например, амбулаторный
И дальше:
Что ты во мне нашла?! Встретить бы тебе хорошего человека! Какого-нибудь военнослужащего
Стимул отсутствует, говорила Таня, хорошего человека любить неинтересно
В поразительную эпоху мы живем. «Хороший человек» для нас звучит как оскорбление. «Зато он человек хороший» говорят про жениха, который выглядит явным ничтожеством
Прошел год. Я бывал у Тани все чаще. Соседи вежливо меня приветствовали и звали к телефону.
У меня появились здесь личные вещи. Зубная щетка в керамическом стакане, пепельница и домашние туфли. Как-то раз я водворил над столом фотографию американского писателя Беллоу.
Белов? переспросила Таня. Из «Нового мира»?
Он самый, говорю
Ну хорошо, думал я, возьму и женюсь. Женюсь из чувства долга. Допустим, все будет хорошо. Причем для нас обоих.
По сути дела, мы уже женаты, и все идет нормально.
Союз, лишенный обязательств. В чем и состоит залог его долговечности
Но где же любовь? Где ревность и бессонница? Где половодье чувств? Где неотправленные письма с расплывшимися чернилами? Где обморок при виде крошечной ступни? Где купидоны, амуры и прочие статисты этого захватывающего шоу? Где, наконец, букет цветов за рубль тридцать?!.
Собственно говоря, я даже не знаю, что такое любовь. Критерии отсутствуют полностью. Несчастная любовь это я еще понимаю. А если все нормально? По-моему, это настораживает. Есть в ощущении нормы какой-то подвох. И все-таки еще страшнее хаос
Допустим, мы зарегистрируемся. Но это будет аморально. Поскольку мораль давления не терпит
Мораль должна органически вытекать из нашей природы. Как это у Шекспира:
«Природа, ты моя богиня!»
Впрочем, кто это говорит? Эдмонд! Негодяй, каких мало
Так что все невероятно запутывается.
Тем не менее вопрос. Кто решится упрекнуть в аморализме ястреба или волка? Кто назовет аморальным болото, вьюгу или жар пустыни?
Насильственная мораль это вызов силам природы. Короче, если я женюсь из чувства долга, это будет аморально
Однажды Таня позвонила мне сама. По собственной инициативе. С учетом ее характера это была почти диверсия.
Ты свободен?
К сожалению, нет, говорю, у меня телетайп
Года три уже я встречаю отказом любое неожиданное предложение. Загадочное слово «телетайп» должно было прозвучать убедительно.
Брат приехал. Кузен. Я давно хотела вас познакомить.
Хорошо, говорю, приду.
Отчего бы и не познакомиться с выпивающим человеком?!.
Вечером поехал к Тане. Выпил для храбрости. Потом добавил. В семь звонил у ее дверей. И через минуту, после неловкой толчеи в коридоре, увидел брата.
Он расположился, как садятся милиционеры, агитаторы и ночные гости. То есть боком к обеденному столу.
Братец выглядел сильно.
Над утесами плеч возвышалось бурое кирпичное лицо. Купол его был увенчан жесткой и запыленной грядкой прошлогодней травы. Лепные своды ушей терялись в полумраке. Форпосту широкого прочного лба не хватало бойниц. Оврагом темнели разомкнутые губы. Мерцающие болотца глаз, подернутые ледяною кромкой, вопрошали. Бездонный рот, как щель в скале, таил угрозу.