«Представляете, он меня спрашивает, кто такой Борис Годунов?»
Лично я в подобных ситуациях не испытывал раздражения. Вернее, испытывал, но подавлял. Туристы приехали отдыхать. Местком навязал им дешевые путевки. К поэзии эти люди, в общем-то, равнодушны. Пушкин для них это символ культуры. Им важно ощущение я здесь был. Необходимо поставить галочку в сознании. Расписаться в книге духовности
Моя обязанность доставить им эту радость, не слишком утомляя. Получив семь шестьдесят и трогательную запись в книге отзывов:
«Мы увидели живого Пушкина благодаря экскурсоводу такому-то и его скромным знаниям»
Дни мои проходили однообразно. Экскурсии заканчивались в два. Я обедал в «Лукоморье» и шел домой. Несколько раз Митрофанов с Потоцким звали выпить. Я отказывался. Это не стоило мне больших усилий. От первой рюмки я легко воздерживаюсь. А вот останавливаться не умею. Мотор хороший, да тормоза подводят
Жене и дочке я не писал. Это не имело смысла. Думал, подожду, там видно будет
Короче, жизнь несколько стабилизировалась. Я старался меньше размышлять на отвлеченные темы. Мои несчастья были вне поля зрения. Где-то за спиной. Пока не оглянешься спокоен. Можно не оглядываться
Между делом я прочитал Лихоносова. Конечно, хороший писатель. Талантливый, яркий, пластичный. Живую речь воспроизводит замечательно. (Услышал бы Толстой подобный комплимент!) И тем не менее в основе безнадежное, унылое, назойливое чувство. Худосочный и нудный мотив: «Где ты, Русь?! Куда все подевалось?! Где частушки, рушники, кокошники?! Где хлебосольство, удаль и размах?! Где самовары, иконы, подвижники, юродивые?! Где стерлядь, карпы, мед, зернистая икра?! Где обыкновенные лошади, черт побери?! Где целомудренная стыдливость чувств?!.»
Голову ломают:
«Где ты, Русь?! Куда девалась?! Кто тебя обезобразил?!»
Кто, кто Известно кто
И нечего тут голову ломать
Отношения с Михал Иванычем были просты и рациональны. Первое время он часто заходил ко мне. Вытаскивал из карманов бутылки. Я махал руками. Он пил из горлышка, что-то многословно бормоча. Я не без труда улавливал смысл его пространных монологов.
И вообще, Мишина речь была организована примечательно. Членораздельно и ответственно Миша выговаривал лишь существительные и глаголы. Главным образом, в непристойных сочетаниях. Второстепенные же члены употреблял Михал Иваныч совершенно произвольно. Какие подвернутся. Я уже не говорю о предлогах, частицах и междометиях. Их он создавал прямо на ходу. Речь его была сродни классической музыке, абстрактной живописи или пению щегла. Эмоции явно преобладали над смыслом.
Допустим, я говорил:
Миша, пора тебе завязывать хотя бы на время.
В ответ раздавалось:
Эт сидор-пидор бозна где Пятерку утром хва и знато бысь в гадюшник Аванс мой тыка што на дипоненте Кого же еньть завязывать? Без пользы тыка И душа не взойде
Мишины выступления напоминали звукопись ремизовской школы.
Болтливых женщин он называл таратайками. Плохих хозяек росомахами. Неверных жен шаландами. Пиво и водку балдой, отравой и керосином. Молодое поколение описью
«На турбазе опись гаешная бозна халабудит»
В смысле молодежь, несовершеннолетняя шпана озорничает и творит бог знает что
Отношения наши были построены четко. Миша брал для меня у тещи лук, сметану, грибы и картофель. Плату с негодованием отвергал. Зато я каждое утро давал ему рубль на вино. И удерживал от попыток застрелить жену Лизу. Иногда с риском для моей собственной жизни.
Получалось мы в расчете.
Что он за личность, я так и не понял. С виду нелепый, добрый, бестолковый. Однажды повесил двух кошек на рябине. Петли смастерил из рыболовной лески.
Расплодились, говорит, шумовки, сопсюду лузгают
Как-то раз я нечаянно задвинул изнутри щеколду. И он до утра просидел на крыльце, боялся меня разбудить
Был он нелепым и в доброте своей, и в злобе. Начальство материл в лицо последними словами. А проходя мимо изображения Фридриха Энгельса, стаскивал шапку. Без конца проклинал родезийского диктатора Яна Смита. Зато любил и уважал буфетчицу в шалмане, которая его неизменно обсчитывала:
«Без этого нельзя, порядок есть порядок!»
Самое жуткое его проклятие звучало так:
«Работаете на капиталистов!»
Как-то раз милиционер Довейко отобрал у него, у пьяного, германский штык.
Капиталистам служишь, гад! орал ему Михал Иваныч.
Жена и теща унесли в его отсутствие радиоприемник.
Все равно от капиталистов спасиба не дождутся, заверял Михал Иваныч.
Беседовали мы с ним всего раза два. Помню, Миша говорил (текст слегка облагорожен):
Я пацаном был, когда здесь немцы стояли. Худого не делали, честно скажу. Кур забрали, свинью у деда Тимохи А худого не делали. И баб не трогали. Те даже обижаться стали Мой батя самогонку гнал. На консервы менял у фашистов Правда, жидов и цыган они того
Расстреляли?
Увезли с концами. Порядок есть порядок
А ты говоришь, худого не делали.
Худого, ей-богу, не делали. Жидов и цыган это как положено
Чем же тебе евреи не угодили?
Евреев уважаю. Я за еврея дюжину хохлов отдам. А цыган своими руками передушил бы.
За что?
Как за что?! Во дает! Цыган и есть цыган
В июле я начал писать. Это были странные наброски, диалоги, поиски тона. Что-то вроде конспекта с неясно очерченными фигурами и мотивами. Несчастная любовь, долги, женитьба, творчество, конфликт с государством. Плюс, как говорил Достоевский, оттенок высшего значения.
Я думал, что в этих занятиях растворятся мои невзгоды. Так уже бывало раньше, в пору литературного становления. Вроде бы это называется сублимация. Когда пытаешься возложить на литературу ответственность за свои грехи. Сочинил человек «Короля Лира» и может после этого год не вытаскивать шпагу
Вскоре отослал жене семьдесят рублей. Купил себе рубашку поступок для меня беспрецедентный.
Доходили слухи о каких-то публикациях на Западе. Я старался об этом не думать. Ведь мне безразлично, что делается на том свете. Прямо так и скажу, если вызовут
Кроме того, я отправил несколько долговых писем. Мол, работаю, скоро верну, извините
Все кредиторы реагировали благородно: не спеши, деньги есть, заработаешь отдашь
Короче, жизнь обрела равновесие. Стала казаться более осмысленной и логичной. Ведь кошмар и безнадежность еще не самое плохое. Самое ужасное хаос
Стоит пожить неделю без водки, и дурман рассеивается. Жизнь обретает сравнительно четкие контуры. Даже неприятности кажутся законным явлением.
Я очень боялся нарушить это зыбкое равновесие. Грубил, если звали выпить. Раздражался, если со мной заговаривали девушки в экскурсионном бюро.
Потоцкий говорил:
Борька трезвый и Борька пьяный настолько разные люди, что они даже не знакомы между собой
И все-таки я чувствовал не может это продолжаться без конца. Нельзя уйти от жизненных проблем Слабые люди преодолевают жизнь, мужественные осваивают Если живешь неправильно, рано или поздно что-то случится
Утро. Молоко с голубоватой пенкой. Лай собак, позвякиванье ведер
За стеной похмельный Мишин голос:
Сынок, кинь рублишко!
Я высыпал ему оставшуюся мелочь, накормил собак.
На турбазе за холмом играла радиола. В ясном небе пролетали галки. Под горой над болотом стелился туман. На зеленой траве серыми комьями лежали овцы.
Я шел через поле к турбазе. На мокрых от росы ботинках желтел песок. Из рощи тянуло прохладой и дымом.
Под окнами экскурсионного бюро сидели туристы. На скамейке, укрывшись газетой, лежал Митрофанов. Даже во сне было заметно, как он ленив
Я поднялся на крыльцо. В маленьком холле толпились экскурсоводы. Кто-то со мной поздоровался. Кто-то попросил закурить. Дима Баранов сказал: «Ты чего?»