– Бесспорно, я остаюсь.
– Вот и ладненько, – пропел Мячиков, радостно потирая свои маленькие пухлые ручки. – Как только наши доблестные органы разберутся с этим делом, сразу же махнем на лыжах. Идет? Посмотрите, Максим Леонидович, какая чудесная стоит погода!
Я кивнул. Погода в это утро, безусловно, была прекрасной. Солнце слепило сквозь пыльные стекла окон, редкие легкие снежинки медленно кружились, купаясь в лучах дневного светила, ежеминутно переливаясь, вспыхивая отраженным светом. Полное безветрие – и ни облачка на чистом, прозрачно‑голубом небе; морозный воздух парил над белоснежной землей, снег искрился и хрустел под множеством чьих‑то ног… А, вот и они!
3.
Прибытие милиции внесло в атмосферу дома отдыха некоторый порядок и спокойствие, люди с облегчением вздохнули, почувствовав себя под надежной защитой дюжины человек в серой форме. Нас всех попросили разойтись по номерам и ждать вызова с целью дачи показаний. Мы безропотно подчинились.
Когда очередь дошла до меня, Мячиков похлопал меня по плечу, пожелал удачи и посоветовал говорить правду, только правду и ничего кроме правды. Я покинул номер со стесненным чувством. Опрос потенциальных свидетелей проводился в кабинете директора, который любезно согласился предоставить свои апартаменты под нужды уголовного розыска. Беседу вел розовощекий молодой человек в очках и со стрижкой «бобриком». Он был проникнут сознанием собственной значимости и больше всего на свете желал, как мне казалось, сам, лично, без чьей‑либо помощи, найти убийцу, а если удастся – то и обезвредить его. Ему от силы было года двадцать три – двадцать четыре, но гонора ему было не занимать. Пытаясь казаться суровым, он неумело хмурил брови и отчаянно травился «Беломором», однако сквозь всю эту напускную важность и строгость отчетливо проглядывался неплохой в общем‑то и неглупый парень, но при этом такой «зеленый», что я едва сдержал улыбку, совершенно неуместную в данных обстоятельствах. Помимо него в кабинете находилось еще три человека: один в штатском, и двое – в милицейской форме.
С самого начала я решил подробно рассказать следователю всю правду о моей ночной вылазке, не утаивая ничего и ничего не скрывая. Во‑первых, мои правдивые показания могли принести пользу следствию, а во‑вторых, причин что‑либо скрывать у меня не было, так как никакой вины я за собой не чувствовал. Я выложил ему все, расписав свое ночное похождение буквально по минутам, опустив, однако, эпизод с ампулой: она казалась мне к делу совершенно непричастной. От усердия и охватившего его вдруг азарта молодой следователь нетерпеливо ерзал в директорском кресле, то и дело протирал очки, а когда я закончил, многозначительно переглянулся со своим коллегой в штатском. Без сомнения, мои слова произвели на него должное впечатление.
– М‑да, ваш рассказ интересен, – произнес он, пристально глядя мне в глаза, – но, по‑моему, в нем есть некоторые неточности.
– Неточности? – удивился я.
– Да, неточности. Вы уверены, что описываемые вами события произошли именно в три часа ночи, а не раньше и не позже?
– Абсолютно. За точность своих часов я ручаюсь. Вот, взгляните, идут секунда в секунду, по ним можно кремлевские ставить – и не ошибетесь.
Он сверил мои часы со своими и удовлетворенно кивнул. Но следующий его вопрос поверг меня в совершеннейшее недоумение.
– Что вы делали в холле в столь позднее время?
– В холле? – снова удивился я. – Но я не был в холле!
– Разве? – Он подозрительно посмотрел на мои ботинки.
– Клянусь! Я дошел лишь до середины коридора.
– Вот‑вот, это‑то и непонятно. Вы слышали стон, но дошли только до середины коридора и почему‑то повернули обратно, даже не поинтересовавшись его источником.