– Говорил же я! Давай за кресло, живо! – выдохнул Пантелеймон, и послушная Лира с быстротой молнии скрылась за креслом. Правда, “скрылась” – это сильно сказано. Кресло стояло посередине комнаты, так что Лира просто притаилась за его спинкой, сжавшись в комочек.
Дверь отворилась, и комнату залил яркий свет. Один из вошедших держал в руках лампу. Из своего укрытия Лира видела только его ноги в темно‑зеленых брюках да начищенные до блеска кожаные башмаки. Кто же это? Наверное, кто‑нибудь из слуг. Вот он прошел через всю комнату и поставил лампу на боковой столик.
Низкий голос прорезал тишину:
– Лорд Азриел уже прибыл, Рен?
Это был голос магистра. Лира сидела ни жива ни мертва от страха. Альм дворецкого (собака, как у всех слуг) дробной рысцой протрусил через комнату и послушно улегся у ног Рена.
А вот наконец и сам магистр, вернее, его ноги в стоптанных черных туфлях, которые ни с чем не спутаешь.
– Никак нет, ваша милость, – ответил дворецкий. – И из аердока тоже никаких известий.
– Как только он приедет, проводите его в обеденную залу. Он, вероятно, будет голоден с дороги.
– Слушаюсь.
– Вы приготовили для него токайское?
– Как вы изволили приказать, урожая тысяча восемьсот девяносто восьмого года. Помнится, это его слабость.
– Отлично. Я вас более не задерживаю.
– Прикажете оставить лампу здесь?
– Да, разумеется. И во время ужина зайдите еще разок поправить фитиль.
– Слушаюсь.
Дворецкий почтительно поклонился и вышел; его альм потрусил следом. Из своего ненадежного укрытия Лира видела, как магистр подошел к высокому дубовому гардеробу, стоявшему в углу комнаты, достал из него магистерскую мантию и, не торопясь, облачился в нее. Он двигался по‑стариковски медленно и словно бы с усилием, ведь лет ему было немало, за семьдесят, хотя на вид и не скажешь. Ворона, альм магистра, примостилась на дверце гардероба и терпеливо ждала, когда процедура облачения закончится. Вот она тяжело слетела вниз и устроилась у старика на правом плече.
Лира чувствовала, что Пантелеймон, хоть он и молчит, весь напрягся, как туго натянутая струна. Сама же она просто умирала от любопытства. Дело в том, что лорд Азриел, о котором магистр говорил дворецкому, приходился нашей Лире родным дядей. И дядю этого она в равной степени обожала и боялась. Занимался он чем‑то ужасно важным и ужасно непонятным: какой‑то “большой политикой”, какими‑то сверхсекретными экспедициями, чуть ли даже не войной, только где‑то очень далеко, на краю света. Так что Лира никогда не знала, расставаясь с дядей, когда им доведется свидеться вновь. Значит, сегодня. Вот и всыплет же он ей, если поймает ее здесь. Ну и пусть всыплет. Не привыкать.
“Как‑нибудь переживу. В первый раз, что ли?” – пронеслось у Лиры в мыслях.
Как вдруг…
Как вдруг она увидела нечто такое, что разом поставило все с ног на голову.
Магистр достал из кармана маленький бумажный пакетик и положил его на край стола. Затем он с трудом вытащил притертую пробку из графина, наполненного золотистым вином, развернул пакетик и тонкой струйкой всыпал в вино какой‑то белый порошок. Достав из кармана карандаш, он тщательно перемешал содержимое и, убедившись, что порошок полностью растворился, закупорил узкое горлышко графина пробкой.
Альм‑ворона хрипло каркнула. Магистр что‑то прогудел ей в ответ, метнул настороженный взгляд из‑под тяжелых набрякших век и вышел, притворив за собой дверь.
– Пан, ты видел, видел? – выдохнула Лира.
– Ой, да все я видел. Быстро… Уходим, пока лакей не вернулся.
Не успел он договорить, как из обеденной залы позвонили.
– Все, – упавшим голосом произнесла Лира.