Все это время Лира сидела на корточках. Теперь она осторожно выпрямилась в полный рост и, стараясь не шуметь, попыталась на ощупь определить, что же именно висит в шкафу на распялках. Гардероб, между прочим, оказался куда просторнее, чем она думала. А висели в нем профессорские и докторские мантии, все крытые шелком, а некоторые даже с меховой оторочкой.
– Это что, все одного магистра? – изумленно прошептала Лира. – Куда ему столько? Разве у одного человека может быть так много мантий? А‑а, знаю, наверное, когда его приглашают в какой‑нибудь другой университет и избирают там почетным доктором, то в придачу к диплому дают какую‑нибудь красивую накидушку. Вот он привозит ее сюда, вешает в шкаф и потом наряжается, да? Слушай‑ка, Пан, а может, это все‑таки не яд, ты как думаешь?
– Я думаю, что это яд. И еще я думаю, что не нашего все это ума дело. И еще я думаю, что самая большая глупость, которую ты можешь сделать, а понаделала ты их, к слову сказать, немало, так это ввязаться в историю, которая к тебе, Лире, никакого отношения не имеет.
– То есть как это не имеет? – возмутилась Лира. – Не могу же я вот так, за здорово живешь, сидеть и смотреть, как они травят моего дядю?
– Не можешь – не смотри, кто тебя неволит? Уйди куда‑нибудь.
– Эх, Пан, сдрейфил, да?
– Да, сдрейфил, и не боюсь в этом признаться. Скажи‑ка мне, что ты собираешься делать? Что? Как выскочишь, как выпрыгнешь из шкафа и метким ударом ноги выбьешь стакан с ядом из его слабеющих рук? Очень красиво, нечего сказать.
– Ничего подобного я делать не собираюсь, – отчеканила Лира. – Заметь, тебе это известно лучше, чем кому бы то ни было. Пойми, пожалуйста, Пан, ведь после того, что я видела, у меня выбора нет. Ты когда‑нибудь про совесть слышал? Знаешь, что это за штука такая? Сам посуди: могу я сидеть себе где‑нибудь в библиотеке, болтать ногами и знать при этом, что здесь в эту самую минуту творится? Поверь, я же не нарочно. Я не хотела.
Пан помолчал немного, подумал и сказал:
– А вот и врешь. Именно, что хотела. Ты всегда мечтала пробраться сюда, спрятаться и подглядеть. Как же я раньше‑то не догадался!
– Хорошо. Да, я всегда этого хотела. Да, мне интересно. Ведь все же знают, что они тут что‑то делают. Тайны у них какие‑то, посвящения. Что, посмотреть нельзя?
– Нельзя. Потому что нас это не касается. Хочется им играть в прятки – пусть играют. Ты выше должна быть, понимаешь? Выше. А не подслушивать и не прятаться тут по шкафам, как дитя малое.
– Ой‑ой‑ой, какие мы важные, какие мы взрослые! Хватит меня отчитывать, я не маленькая!
Какое‑то время Лира и альм молчали, при этом Лира ерзала на жестких досках, путаясь в полах мантии, а исполненный праведного гнева Пантелеймон сидел у одной из этих мантий на воротнике и оскорбленно поводил усиками.
Казалось, все мысли в голове у Лиры сбились в пестрый беспорядочный клубок. Эх, поговорить бы с Паном, все, глядишь, и встало бы на свои места. Ну уж нет. Первой мириться – ни за что! Ничего не поделаешь, попробуем разобраться сами.
Итак, что же ее сильнее всего тревожит? Страх. А за кого? Ведь не за себя же. Она так часто попадала во всякие дурацкие передряги, что за себя уже давно не боялась. Разучилась. Значит, страх за лорда Азриела. Зачем он приезжает? Он и так‑то в колледже редкий гость, а уж сейчас, со всей этой политической неразберихой…
Не станет же такой занятой человек приезжать, только чтобы выпить‑закусить да трубочку выкурить со старинными приятелями. Нет, что‑то непохоже. Правда, и лорд Азриел, и магистр были членами какого‑то Правительственного Совета. Про Совет этот Лира знала, что они что‑то там такое советуют премьер‑министру. Но тогда заседания этого Совета должны проходить во дворце, а уж никак не в рекреации колледжа Вод Иорданских.