Грин продолжал.
— Когда уже в Питере я встретил первую… Я сразу понял, что с ней что-то не так. Она была очень красивая, Ванюха… не как вешалки с подиумов, а просто красивая до невозможности и чистая. И такая же ледяная, как тот, в горах… Брат… Меня как током дернуло, и я стал проверять. Я к ней подошел, а она посмотрела на меня… всепонимающе… и говорит: «Тяжело тебе, да?» И до меня дошло, что она имеет в виду — жить!
Грин рассмеялся.
— Тяжело! У нее не было тени. Она была такая же белая, как эта, сегодняшняя, и у нее тоже не было тени и, считай, что не было тела. И этот красный отблеск в глазах, и запах… Они пахнут ладаном и зимой, иногда, сытые, ванилью, иногда, когда боятся — мятой. Всегда — чистотой.
— Значит, они могут бояться? — спросил Иван.
— Что другое, а бояться все могут. Им тоже приятнее ходить, чем лежать в могиле. А может, они боятся, что когда по-настоящему сдохнут, их души прямиком пойдут, куда заслужили. Думаешь, дьявол им припомнит прошлые заслуги?
— Ты так об этом говоришь…
Грин ухмыльнулся криво.
— Ты еще мало хлебнул. Я же сам в церковь пошел только после того, как поговорил с этой, городской — а по уму надо было сразу, как из госпиталя вышел… Нет ведь, я тоже был неверующий дурак и душу свою губил — ты хоть понимаешь, что неверие душу губит?
Иван неопределенно пожал плечами. Это было так дико слышать. Грин говорил о душе серьезно и убежденно. Почему-то от этого мороз бежал по коже, как будто Грин на его глазах превращался в старика. «Какая чушь, — подумал Иван. — Какой я дурак, действительно. Просто когда кто-нибудь не стыдится сказать об очень важных вещах вроде любви и веры, другим кажется, что это… фальшиво. А на самом деле Грин к этому пришел… и мне бы надо…» — но внутри что-то просто дыбом вставало от этих мыслей.
— Батя попался, что надо, — продолжал Грин. — Наверное, Бог его послал. Другой бы в дурку позвонил после моей исповеди, а этот слушать стал. Я потом ему показал кое-что, чтоб он во мне сомневаться перестал — и тогда он мне стал всерьез рассказывать. Знаешь, он много такого рассказал…
Ивану оставалось только удивляться. В глазах Грина загорелся горячий огонек, лицо сделалось одухотворенным и жестоким, он положил руку Ивану на колено — и сжал пальцы.
— Война не кончилась, — сказал он, глядя Ивану в глаза. — Война как раз в самом разгаре. Война между светом и тьмой, понимаешь? И тьма побеждает. Они — слуги дьявола. Ты знай — слуги дьявола не безобразные и не страшные. Они могут быть и очень красивые — это же соблазн, понимаешь? Они выглядят, как эта Динка — а на самом деле это просто мертвецы, представь: жмуры, в которых вселился дьявол. Они тухлые, гниют — а все остальное иллюзия. Дьявол — он отец лжи, понимаешь?
Иван начал понимать.
— Я объявил им войну, — сказал Грин, и это прозвучало без всякого пафоса. — Они убийцы, и судить их на земле нельзя. Они служат злу. Поэтому я их убиваю. Это обламывает дьявола, а их души отправляет в ад. Вот и все. И я просто хочу точно знать, ты со мной или нет.
— Я с тобой, — сказал Иван. — Как я могу тебя бросить в таком деле? Только моим ничего не говори, ладно? А то мама…
— Твоя мама тебя оттуда дождалась, — сказал Грин. — А теперь-то что… Ладно. Теперь по делу. Пули мне на заказ делают. Могильный заступ я достал. Хорошо бы еще серебряный меч, конечно, но это уже очень дорого выходит… Зато у меня есть хороший нож с посеребренным лезвием, и я знаю, где взять второй, для тебя. А еще тебе надо сходить в церковь.