Фотограф молодой. Возможно, мой ровесник или на пару лет старше. Он моргает, прикусывает губу и хмурится.
Извините, говорю я, судорожно поглаживая колени, пальцы сжимаются и разжимаются. Наверное, хуже модели у вас еще не было.
Отвожу взгляд в сторону, в темное пространство за пределами освещенной портретной фотозоны, где я сижу. За мной развернут серый фон. У стены громоздятся коробки наподобие тех, что покупаешь для переезда. Поверх брошена синяя куртка, а на полу, у плинтуса хоккейная клюшка.
Глупая была идея, продолжаю я. Просто я подумала То есть хотела но потом
Хотели? переспрашивает фотограф.
Я молчу. Наверное, меня не очень-то тянет беседовать с этим незнакомцем о своем внутреннем мире. Тем более я все еще глазею на сваленный повсюду хлам. Должно быть, дом принадлежит фотографу. Он назвал это «студией», но, похоже, живет здесь. Или, возможно, только что переехал.
Так чего вы хотели? не отступает фотограф.
Что-то есть в его голосе негромком, терпеливом, от чего мне хочется плакать. Мне вообще от всей этой ситуации хочется плакать.
Я не должна здесь находиться, я не подхожу, говорю я и все же роняю слезу. Мне ужасно неловко, но я не люблю фотографироваться. Простите, мне очень-очень жаль.
Слезы льются сильнее, хотя феминистка в глубине души распекает меня за извинения почем зря.
Фотограф никак не запомню его имя (Ларри? Нет Лу? Возможно) присаживается на корточки рядом с моим стулом, так что глаза у нас оказываются почти на одном уровне.
Не волнуйтесь. Многие просто ненавидят фотографироваться. Но все-таки из-за чего именно вы плачете, из-за портрета или чего-то другого?
Я внимательно рассматриваю его: в прореху на джинсах вылезает правое колено, сам парень немного покачивается от неловкой позы. Как он догадался, что я плачу не из-за фотографии? Понял ли, что все дело в родителях, которым порой нелегко принять мой выбор? Выбор женщины, которой я стала, когда выросла.
Я обнимаю себя руками. Черная мантия с бархатной отделкой плотная и жесткая. Наверняка, если ее подпереть как следует, она будет стоять сама по себе. Снимаю с головы убор и встряхиваю волосами. Прическа, наверное, просто ужас после тяжелой шапочки, тоже бархатной и синего цвета в тон отделки мантии. Я так радовалась, когда она пришла по почте, этот символ многолетнего тяжелого труда, символ докторской степени, которую я получу в мае, в день выпуска. Докторская степень по социологии официально сделает меня не просто Роуз, а профессором Наполитано. Доктором Наполитано.
Кто на том фото? Указываю я направо, вместо того чтобы ответить на вопрос.
На стене над стопкой коробок висит большой снимок в рамке. Он будто бы не на своем месте, вся обстановка в студии кажется временной, а эта фотография, напротив, незыблема и постоянна.
На крыльце бок о бок сидят двое, мужчина и женщина, у каждого открытая книга.
Их лица такие живые, такие заинтересованные, будто в руках у них самое захватывающее чтиво в мире.
Фотограф поворачивается в ту сторону, куда я показываю, и сдавленно фыркает:
Мои родители. Сфотографировал их, когда мне было десять. На день рождения мне подарили первую настоящую камеру, и я снимал все подряд цветы, травинки, текстуру половиц в гостиной весьма художественно. Оборачивается, смотрит на меня и пожимает плечами, шутливо закатывая глаза зеленые, с карими крапинками. А еще сделал множество отличных кадров собаки.
Я тихо смеюсь. Напряжение немного отпускает.
И?..
Ах да Теперь он не отворачивается, продолжает на меня смотреть. То фото Я как раз возвращался домой. Над высокой травой порхала бабочка-монарх, я погнался за ней, пытаясь поймать идеальный кадр. Он закрывает глаза руками.
Мне вдруг хочется потянуться к нему, отвести руки от лица, коснуться гладкой смуглой кожи. Зря он смущается
Руки фотографа снова падают на колени, он слегка пошатывается.
Я был таким ботаником Ну так вот: я во дворе, джинсы испачканы травой, устал, вспотел А потом вдруг поднимаю голову и вижу, как родители читают на крыльце. И что-то такое было в их лицах Я должен был это запечатлеть. Я остановился, поднял камеру и сделал единственный кадр.
Тот кадр?
Он снова встает. Такой высокий
Ага. Именно из-за этого снимка я и захотел стать фотографом. Когда его увидел, сразу это понял. Мама вставила фото в рамку, чтобы я всегда помнил, кто я такой и чем хочу заниматься, даже когда наступят тяжелые времена. Начать зарабатывать фотографией не так-то просто.
Он ласково похлопывает камеру, которая стоит рядом с ним, и снова пожимает плечами.
Я склоняю голову, внимательно его разглядывая.
Спасибо, что рассказали.
Он притоптывает ногой по полу.
Теперь ваша очередь.
Моя?
Расскажите, в чем дело. Я поделился с вами, теперь говорите вы зачем пришли на самом деле.
Хм
Хм, итак?..
Ладно Хорошо.
Он пересекает помещение, берет стул, ставит его рядом со мной и садится. Подается вперед.
У меня куча времени. Вы мой единственный клиент.
Делаю глубокий вдох.
Прежде чем я расскажу, ответьте мне еще на один вопрос.
Конечно, валяйте.
К щекам приливает жар. Я встаю, расстегиваю мантию выпускника, присаживаюсь на место. Я просто плавлюсь от жары под этим торжественным одеянием.
Мне неловко
Он удивленно приподнимает бровь.
Я забыла, как вас зовут, но раз уж мы рассказываем друг другу истории из своей жизни, думаю, лучше перейти на «ты» и обращаться друг к другу по имени. Ты точно не Ларри, может быть, Лу?
Он снова улыбается, смеется такой хороший смех, негромкий, но глубокий, словно ему нравится смеяться, словно его легко рассмешить.
Что ж, Роуз Наполитано, мой единственный на сегодня клиент, согласен, нам стоит звать друг друга по имени. И поскольку я твое уже знаю, ты тоже должна знать мое. Он протягивает руку, и я ее принимаю. И кожей, всем телом ощущаю внезапный прилив сил. Меня зовут Люк.
ГЛАВА 3
15 августа 2006 года
Роуз, жизнь 1
Моя кисть так и повисает в воздухе. Вместо того чтобы отдать мне банку или взять меня за руку, Люк снова ставит витамины на тумбочку у кровати, где я обычно их и держу, пряча за стопкой книг, которая высится рядом с подушкой. Он молчит.
Я же хочу высказаться в свою защиту.
Я пыталась, Люк, правда.
Роняю руку, оставляя вопрос мужа без ответа. Хочется забыть об этом, нагромоздить поверх другие слова, пока вопрос окончательно не сотрется.
Но иногда от этих таблеток у меня болит живот, а ты прекрасно знаешь, когда я болею не могу работать. Ни выступать на конференциях, ни проводить интервью для своих исследований. Я жду, что муж поспешит мне на выручку, поможет выбраться из опасной трясины, куда затянула нас наша борьба.
Мы еще в силах все исправить. Мои глаза умоляют.
Люк колеблется лишь секунду, и на эту крошечную передышку я возлагаю надежду.
Но потом муж прищуривается:
Мне надоело слушать про твою работу, Роуз. Я устал от разговоров о ней и о том, что из-за нее мы не можем завести ребенка.
И снова она выходит на поверхность. Наша неразрешимая проблема. Желание попытаться все исправить обращается в кучку пепла.
Я не хочу ребенка вовсе не из-за своей работы, и ты это знаешь. Я не хочу ребенка, потому что никогда его не хотела, я имею право его не хотеть! Боже, Люк, почему нельзя любить свою работу? Что плохого в том, чтобы ставить ее на первое место? Что такого плохого во мне?! огрызаюсь я.
Ты обожаешь свою научную деятельность, и даже если бы у нас был ребенок, ты любила бы работу больше вот что плохо. Главное, что ребенок всегда был бы на втором месте. Да с чего я вообще взял, что все изменится?!
Угу, а ты свою работу будто не любишь. Но тебе позволено ею болеть и наслаждаться сколько влезет, ведь ты мужчина!
Люк сжимает руками голову, локти торчат острыми углами.