Хватит нести феминистическую хрень. Достало об этом слушать!
А ты перестань повторять за своими родителями!
Люк упирает руки в бока, сжимая кулаки.
Отлично. Надоело за тебя перед ними заступаться.
Я стискиваю зубы.
Родители Люка хотели бы, чтобы он женился на другой женщине, приверженной традициям, которая отказалась бы от всего, лишь бы стать матерью. Для которой ребенок был бы важнее карьеры. Люк постоянно ссорится из-за меня с родителями, следовательно, и мы с ним все время ссоримся.
В прошлом году, узнав, что получу контракт[1] с университетом, я позвонила Люку прямо из своего кабинета. Муж тогда произнес правильные слова, вроде того, что вечером за ужином мы выпьем и отпразднуем это событие. Но вернувшись домой, я обнаружила, что Люк разговаривает с отцом. Он не слышал, как я вошла.
Да, па, знаю, знаю говорил Люк. Но Роуз
Я замерла у не до конца закрытой двери придержала створку, чтобы та не хлопнула и Люк продолжал думать, что дома один.
Да, знаю, но Роуз одумается. С ней все будет в порядке, когда она родит ребенка.
Последовала длинная пауза.
У меня заболела грудь, заболели ребра, заболело сердце. Окажись под рукой стакан, тарелка, что-нибудь бьющееся, я бы схватила это и расколотила об пол. Мне хотелось кричать.
Наконец Люк заговорил снова:
Знаю, ты думаешь, что для нее на первом месте работа, но я уверен, ребенок все изменит. Молчание. Знаю, ты не согласен, но все же дай Роуз шанс. Снова молчание, затем долгий разочарованный вздох и следом вспышка гнева: Пап, хватит, а?
Из моей тяжелой, битком набитой сумки выпала книга и с грохотом ударилась об пол.
Роуз! крикнул Люк. Это ты?
Я громко захлопнула дверь, делая вид, будто только что пришла.
Да, я дома! Готова выпить по коктейльчику!
Мне пора, пап, сказал Люк.
К тому времени, как я ступила в гостиную, он уже повесил трубку и положил телефон на стол.
Люк пристально посмотрел на меня, а я посмотрела на него. Щеки у мужа покраснели.
Привет! Я постаралась радостно улыбнуться, чтобы всколыхнуть в душе то волнение, которое рвалось из меня весь день после получения новостей. Мне хотелось вернуть это ощущение. Я чувствовала себя обманутой. Разговор Люка с отцом уничтожил мой миг торжества.
Много ты слышала? спросил Люк.
Я перестала растягивать губы в фальшивой улыбке.
Достаточно. Слишком много.
И как думаешь, что ты слышала?
Я опустила сумку на стул.
Не надо так со мной, Люк. Я знаю, о чем вы говорили.
Так расскажи мне.
Очередной виток беседы, которую ты ведешь с родителями: раз я не хочу ребенка, значит, я плохая, неполноценная женщина и всегда такой останусь.
Мы этого не говорили.
Ну да. Еще я слышала, как мой муж не стал спорить с родителями и отказался им сообщить, чтобы отцепились от его семьи, а также прекратили хаять жену.
Я защищал тебя.
Да, но почему ты вообще должен за меня заступаться? Почему твои родители в принципе обсуждают наш брак? Это совершенно не их дело!
Я стараюсь изо всех сил. Ты же знаешь, как они переживают. Это ведь мои родители, я их люблю!
Что ж, ты знаешь, как я переживаю, я твоя жена и люблю тебя! Я рывком сорвала с шеи шарф и швырнула на стол.
Люк сделал глубокий вдох и выдох.
Ты же знаешь, что и я тебя люблю.
Я сбросила туфли, они с грохотом ударились об пол.
А еще ты сказал родителям, что я одумаюсь насчет ребенка.
Люк поднял шарф и начал складывать его, разглаживая тонкую ткань. Этот шарф прошлогодний подарок мужа был моим любимым. И вот Люк протянул его мне.
Я просто пытался вынудить их оставить нас в покое, тихо сказал он.
Я не взяла шарф. Вообще не шелохнулась.
Роуз, пожалуйста начал Люк, давай сегодня не будем. Нам нужно отпраздновать твою победу. Пойдем куда-нибудь сходим.
Мои глаза застывают, все тело каменеет мускулы, клетки, конечности и в особенности щеки, пока я стою и смотрю на мужа, обуреваемая чем-то похожим на ненависть.
Может, это и была ненависть. Ее первые уродливые семена. Семена, что станут расти, подобно лианам, пока мы оба не задохнемся.
Что-то мне больше не хочется праздновать, Люк.
Не будь такой
Какой такой плохой? Сложной в общении? Злой?
Мой голос, тон повысился до крика. Мне хотелось просто стоять и орать. Испустить бесконечный вопль гнева, освободиться от заполонившего всю мою жизнь ощущения ловушки. Я хотела выплеснуть ярость, но сдержалась.
Вместо этого я, словно капризное дитя, отправилась в спальню и начала грохотать там дверцами шкафов и ящиками, переодеваясь из рабочей одежды в спортивные штаны и толстые уродливые носки, больше похожие на тапочки.
«Вот тебе и поздравления!» злилась я тогда
* * *
Это невозможно, говорит Люк, нарушая тишину. Ты невыносима.
Я наблюдаю, как муж проходит мимо меня из спальни, слышу, как он идет по гостиной, босые ступни шлепают по деревянному полу. Люк открывает одежный шкаф возле выхода. По пути обратно шум его шагов сопровождает гул колес, тихий и неумолимый. Чемодан.
Люк еще раз проходит мимо меня, таща чемодан за собой. Самый большой из всех наших. Как раз влез бы труп так мы всегда шутили.
Люк останавливается у комода, где лежит его одежда все сложено аккуратно, организованно, не то что в моих набитых битком ящиках. Хаотично свернутые комком пижамы и бюстгальтеры, мешанина шелка и атласа.
Люк поднимает чемодан на кровать, взвизгивает застежка-молния, я слышу, как руки мужа выдвигают деревянные ящики. Когда-то я обожала прикосновения этих рук, но то чувство давно угасло. Руки Люка берут стопки футболок, джинсов, трусов и складывают в открытый чемодан на колесиках. Муж опустошает второй ящик, затем третий, кладет носки, еще трусы, переходит к шкафу со свитерами и рубашками, пока в чемодане больше не остается места для одежды, для еще одной частицы Люка.
Он взял все, что смог унести.
Он так и не посмотрел мне в глаза.
Я перевожу взгляд на мою фотографию на прикроватном столике Люка.
На ней я смеюсь голова откинута, рот приоткрыт. На толстом сером свитере и темных волосах искрится снег, потому что Люк секунду назад попал в меня снежком. Он сделал этот кадр в день нашей помолвки. Из всех моих фотографий Люк больше всего любит эту.
Сегодня он не касается ее, даже не смотрит.
Я думаю о других своих фото, снятых Люком, о нас, о том, как он превратил меня из человека, который ненавидит фотографироваться, в того, кто может этим наслаждаться. По крайней мере, когда за камерой Люк. Вспоминаю, как он впервые сфотографировал меня, как получасовая фотосессия растянулась на целый день день, что перетек в жизнь.
И моя ярость и гнев начинают таять.
На свой выпускной я хотела преподнести родителям особенный подарок, нечто материальное, что можно повесить на стену, что станет поводом поговорить о моей докторской степени. Я выбрала Люка его услуги стоили недорого, а студия находилась недалеко от моей квартиры. Во время фотосессии мы разговорились. Он пытался избавить меня от страха перед камерой и в итоге убедил рассказать ему истинную причину слез.
И я рассказала.
О том, как после защиты диссертации я переплела один экземпляр и подарила родителям. Они на нее посмотрели, прочитали название на обложке, тем все и кончилось. Мама нашла верные слова: «Что ж, Роуз, поздравляю тебя с огромным достижением. Теперь у нас в семье есть целый доктор». Но за фразой скрывалось недоумение: мама не совсем поняла, каким именно доктором я стала.
Мои родители никак не могли взять в толк, зачем так стараться получить степень, ведь вполне хватило бы диплома университета. Моему отцу, плотнику, вообще-то и того не посчастливилось добиться. Мы с родителями были близки, регулярно виделись и общались, и все же докторантуру почти не обсуждали. Когда бы я ни начала делиться тем, что изучаю, особенно с мамой, она слушала с интересом, а потом ее внимание ослабевало, и мать смущенно говорила что-то вроде «Я и половины не понимаю, Роуз».