Нет.
Война, в один голос сказали шофер с Ефрейтором и захохотали. Вне войны трудно мыслить, трудно разбирать плохое и хорошее, вне войны все запутано. Не поймешь, от кого ждать удара, а от кого добра. А на войне все четко, сказав это, он достал пистолет, открыл окно машины и выстрелил в небо.
Мы с Диджеем испуганно прижались друг к другу. Все разумное подсказывало, что это не может быть концом, нас не могут непонятно за что вывезти в поле и расстрелять.
Вы в армии служили? строго спросил Ефрейтор.
Я понял, что врать не имеет смысла, спросит, в какой части и все остальное, а в этом он уж точно разбирается. Но если скажу, что нет, он спросит почему, и на это будет достаточно сложно ответить оправданием. Я попробовал ответить туманно:
К армии надо подготовиться сначала. Чувства в порядок привести, внутреннюю дисциплину организовать. В армию просто так не попасть. Его не взяли, например, сказали, что телом слаб, нагрузок не выдержит.
Ничего, я бумажку напишу вам, охарактеризую положительно возьмут, показалось, что мой ответ Ефрейтора вполне устроил. Я облегченно вздохнул.
Говоря по-разумному, война это категория мышления, сказал шофер, ее трудно изнутри достать и выбросить. Здесь это все понимают, поэтому так и жизнь складывают. Даже животные это понимают.
Мы выехали на новую дорогу, с лесами по сторонам. Ефрейтор и шофер замолчали и погрузились в раздумья, которые мы нарушать ни вопросами, ни даже шорохами не хотели. Старались мы сидеть неподвижно и смотреть только в окно. Лица у нас были в ссадинах, грязные, одежда порванная. Я вспомнил дом, мать, старую жизнь, от этого даже слегка прослезился, но не позволил себе зашуметь этими чувствами. Мы проезжали деревни, постройки, огороды, видели людской быт, даже домашних животных.
Скоро приедем, сказал Ефрейтор.
Эти слова согрели что-то внутри. Куда мы приедем, я совсем не понимал, но казалось, что там будет определенный выход или хотя бы намек на него.
Мы свернули на деревенскую дорожку, поехали среди домов.
В этом доме полоумные живут, рассмеялся Ефрейтор и указал на дом.
Да, да, я оживился, вспомнив, что рассказывал Урод. Нам в соседний. Именно сюда мы и ехали.
Мы остановились около небольшого невзрачного сруба. Ефрейтор и шофер тоже вылезли из машины.
Дед, открывай, Ефрейтор уверенно постучал по двери. Гостей к тебе привез. За ложками приехали.
Дверь открылась, вышел старик.
За какими ложками? спросил он.
За деревянными. У вас ложки есть старинные, деревянные? Мы купить их хотим. Неплохие деньги заплатим.
А какие у нас ложки? Заходите.
Он провел нас в дом. За кухонным столом сидела старушка, а рядом с ней Урод. Внутри все радостно задрожало, я бросился к нему.
Ну, наконец-то, я уже забеспокоился. Садитесь, пообедайте. Садись, Ефрейтор.
Урод, дорогой, какой большой стал ты. Я же тебя помню еще вот каким, они обнялись. Смотри, беда какая с лицом-то, не вылечилась до сих пор? он погладил Урода по лицу и волосам. Помню, все помню, что было. Тогда ветер поднялся сильный, ты в окно высунулся, он тебя и размазал. С ветром сложно.
Мы сели. Старушка налила нам горячей еды, по-хозяйски, по-доброму устроила.
Это места моего детства, сказал Урод. Я здесь маленьким бегал, пока мы к вам в город не переехали. В вашем городе-то было скучно, угрюмо, даже мертво. Школа эта хорошая была, разве что, где я учился.
И я там учился, радостно добавил Диджей.
Да, школа хорошая, люди правильные. А остальное беспросветное что-то, грустное. Там грусть в воздухе шипела везде. Прислушаешься иногда, так «ш-ш-ш-ш» шипит она. Люди там неловкие были, стадные. А здесь свобода. Как вас тогда увидел в городе, сразу решил, что вас в нужные места надо мыслить отправить, иначе загнетесь там, в дыре своей. Здесь животные, птицы, даже насекомые по-другому мыслят теплее, правильнее. Они все воспринимают чувственно.
Мы молчали и устало смотрели на происходящее. Старушка все суетилась, Ефрейтор и шофер жадно доедали горячие сытные блюда.
А где же ложки? спросил я.
Да вот же, мы ими едим сейчас. Ложки деревянные, старинные. За ними и поехали. Я уже договорился, нам их даром отдадут, раз так надо.
Тут в дверь постучались. Дед открыл.
А я по ошибке в соседний дом зашел, хорошо, что там все спали, с хохотом сказал человек. А вы здесь. О, Урод, родной. Давно тебя не видел.
Да, в соседний дом лучше не заходить, сказала старушка.
Точно, добавил Ефрейтор. Один раз был у них страшное дело. Война войной, но это уже слишком. Надо бы нам сумасшедший дом тут организовать, их туда переместить, и заодно вот этого, он указал на человека.
Самого тебя надо. Их и тебя с пистолетом, вот и посмотрим, кто кого съест. Битва страшная будет, ответил тот.
Ладно, не обращайте внимания на этого больного, подбодрил всех Ефрейтор. Дело мы сделали хорошее, ложки раздобыли. Пора уезжать. Ну что, подбросить до вокзала?
Нет, мы сами, зубами улыбнулся Урод.
Ефрейтор, шофер и человек вышли из дома, сели в машину и уехали.
Устали? Вижу, что устали. Не грустите. Мы важное дело сделали.
Поедем отсюда? спросил я.
Еще кое-что покажу тебе, и поедем. Кое-что надо вернуть. Слишком долго я ходил и дул на всех кого ни попадя. Слишком долго страдал от этого мира, от пустоты людской бесчувственной. Я же не урод совсем, я красивый. Я лицо себе верну, и вернемся. Это только здесь можно сделать, в тех самых местах, где его мне размазало. Помнишь, как в детстве мы с тобой за кустами сидели и смотрели, как того человека смешного на стул сажают, того самого, что твоим отчимом стал?
Помню.
Бытие меняется не грубой силой, не огромным покрывалом, оно меняется символами.
Оно стоит на символах, которые можно подцепить?
Именно. Вопрос только в верных точках, в верных взглядах, поэтому-то я и занялся антиквариатом, чтобы ближе к символам быть. Ценители старых вещей в основном глупые, они просто чувствуют, что эти вещи на себе время несут, что притягивают, вот они и ведутся. А как их использовать, как в жизнь вставлять никто толком не понимает этого. Я долго думал, как мне исцелиться. Когда деньги появились, я пошел к лучшим врачам. Они делали снимки головы, разводили руками, говорили, что это родовая травма, не верили, что я когда-то красивым был. Устал на них кричать и что-то доказывать. Они сказали, что вмешательство невозможно, что оно убьет меня, мозг отключит. Тогда-то я и понял, что нет у них никакой силы и дуть на людей, на деревья, на животных куда перспективнее, чем к врачам ходить. Я начал вспоминать, как все это случилось, как ветер начался, как голова перед этим разболелась, о чем думал в тот день, зачем в окно выглянул. Кстати, я у соседей у этих дома тогда был, дружил с их детьми. Мы играли во что-то. Вдруг ветер сильный начался, я решил окно открыть, высунулся вот и размазало. Повернулся к ним, они испугались, убежали. Подошел к зеркалу тоже испугался. Позже я возвращался мысленно туда, пытался понять, что же произошло и как это исправить. В один момент вся символика в ряд выстроилась, засверкала, показалось, что мне нужно вернуться в это место, в это время, произнести те же слова и тогда что-то сдвинется. Если и не исцелюсь, то хотя бы пойму многое, пойму, за что меня так.
Ты хочешь идти в этот дом?
Да, видишь, на улице ветер собирается. Мы все вместе пойдем, вы друзей моих старых изобразите, мы играть будем. Затем я к окну подойду, раскрою его и высунусь, с теми же мыслями, с той же внутренней болью.
А если не сработает?
Реальность очень сложна. Никаких гарантий даже у стройных символов нет. Ты можешь этими ложками обложиться, а муха в мозг Ефрейтору залетит, придет он и стрельнет в тебя. Это же жизнь, она не контролируется она лишь направляется. Сработает или нет я не знаю, знаю лишь то, что это правильное направление.