Кто это? шепнул я.
Страшный человек. Знает небо. Видишь, куда он смотрит? Вот так! Он может с небом поговорить, и дождь пойдет.
Следующей вышла девочка. Она выглядела странно, а глаза у нее смотрели в разные стороны.
Как думаешь, куда она смотрит? тихо спросил Урод.
По сторонам? неуверенно сказал я.
Нет, в себя. Она в себе видит что-то особенное. А глаза ее так, для вида, чтобы внутренние глаза не отвлекались.
После этого дня я снова попросил маму, чтобы она меня перевела в другую школу, чем вызвал ее крик и упреки. Она даже заплакала, закричала, что не понимает, что со мной происходит, и пригрозила, что запретит дружить с Уродом.
Если сильно закричать, то дождь пойдет. Мне тот человек рассказал, который на небо смотрит он знает. Он сказал, что один раз кричал долго и дождь пошел. Только надо кричать громко, на небо смотреть и не сдерживать себя. А-а-а-а. Громко-громко.
А ты дуешь на них? В школе у себя.
Да. На всех дую. Если мы не захотим когда-нибудь в школу идти, мы с ним ветер с дождем устроим, деревья сломаются, все дороги перегородят. Все забегают, запрыгают, заговорят: «Что это, что это?» а мы продолжать будем.
У мамы на работе появились друзья, у которых был огород за городом. В тех местах находилось множество огородов, отделенных друг от друга железными заборчиками. На некоторых участках стояли маленькие домики, а еще теплицы, поливальные шланги, столы. Люди приходили, работали, поливали, сидели, смотрели на кусты, травы. Друзья стали приглашать маму на выходные, в смысле посидеть, посмотреть на чистый воздух, без лишних звуков и усталостей. Мама все отказывалась, но однажды согласилась и взяла меня с собой. Это было невыносимо скучно. Они все вместе сели за столом, разложили еду и выпивку, а мне сказали пойти побегать. Я бегал и поглядывал в их сторону, пытаясь усмотреть что-нибудь интересное. Так я пробегал целый день, после чего мы вернулись. И вот, при приближении следующих выходных, когда мама начала разговор о планах, я быстро выговорил заготовленное:
Поеду, но только если мы Урода с собой возьмем.
Мама начала кричать, повторять раз за разом, что не понимает, что вообще происходит и почему все именно так происходит. Она повторила все это несколько раз, после чего спокойно сказала, что если я с ним хочу дружить, то ничего в этом плохого нет, и, действительно, пусть он поедет с нами.
На следующие выходные мы поехали все вместе. Мама шла впереди, а мы с Уродом чуть сзади. Смотрели по сторонам. Когда друзья нас увидели, они сразу же замолчали.
Вот, соседский. Бедный Дружат. Пусть вместе побегают, сказала мама, представляя Урода.
Да, конечно, нерешительно ответил кто-то из друзей. Как тебя зовут?
Урод подошел к спрашивающему и подул в его лицо.
Ха-ха, выдавил он из себя. Веселый. Ладно, бегайте, ягоды собирайте. Сразу съедайте. Они вкусные, когда сразу с куста.
Мы с Уродом побежали.
Когда мы вернулись, мама и друзья были в веселом настроении. Тот, что сказал нам про ягоды, махнул рукой, чтобы мы подошли поближе. Мы так и сделали. Тогда он махнул Уроду, чтобы тот подошел еще ближе.
Вот, что я тебе скажу, у него язык немного заплетался, а глаза делались то серьезными, то закатывающимися. Живи и знай, что в мире много добрых людей, которые всегда помогут, всегда обогреют.
Ну, перестань, отстань ты от него, сказала женщина, сидевшая рядом.
Нет, пусть знает. Пусть живет и знает, что мы его любим. Что для злых людей он урод, а для нас, людей души, он как сын родной.
Ну, какой сын родной, что ты говоришь? Идите. Побегайте еще.
Нет, пусть слышит. Да ты для меня
Он сполз со стула и встал на колени перед Уродом.
Идите. Побегайте, вам говорят, закричала мама.
Мы снова побежали, оглядываясь на то, как этого человека берут под руки и снова сажают на стул. Он нам кричал что-то вслед, но разобрать это было сложно. Мы обежали огород с другой стороны, спрятались за забором среди кустов, чтобы нас не было видно, а мы смогли всех видеть. Человек снова вставал, что-то говорил, его сажали, успокаивали.
Иногда что-то со мною случается Голова начинает болеть. Сначала почти незаметно. Даже не болит, но я уже знаю, что скоро это произойдет. Все останавливается. Стою и жду, что вот-вот в голове это начнется. А когда начинается, падаю, лежу, глаза открыть не могу, прошептал Урод.
Мы сидели за кустами, смотрели на людей и друг на друга.
Я однажды понял, что если дуть, как ветер, то легче голове становится. Долго дуешь если, то в голове меняется все, воздухом наполняется.
Я попробовал посмотреть внутрь своей головы, представить то, о чем рассказывал Урод. Что-то представил. Подул на Урода. Он подул на меня в ответ. Мы молча поняли друг друга, встали, побежали к столу с гостями, прямо к тому человеку, что стоял на коленях, подули ему в лицо и, не обращая внимания на то, что нам кричат вслед, побежали обратно.
Через несколько недель Урод уехал. За ним и бабушкой приехал огромный грузовик, рабочие перенесли мебель, закинули в кузов сумки, узелки, цветы в горшках всякие, они сели и поехали. Мама сказала, что они переезжают куда-то, а эта квартира была не их, там жила их родственница. Я стоял и смотрел на него, сидящего в кабине грузовика, а он смотрел на меня. И ничего не говорили. Не говорилось ничего само собой, и не думалось тоже ничего.
Я окончил школу, как и все, пошел в училище. Учился на коже: пошив курток, шуб, отделка одежды. Затем случилась работа на фабрике. У нас была толком одна фабрика, поэтому выбирать работу не приходилось. Было большой радостью, что я сумел выучиться и устроиться на эту работу: многим ровесникам и этого не пришлось, они остались слоняться да изживать себя.
Жизнь мамы сложилась сложно. Один раз она пришла домой с тем самым человеком с огорода, что стоял на коленях, и сказала, что он будет жить с нами и будет относиться ко мне как к сыну. Я тогда ничего не ответил, посмотрел внимательно на него, а у него слезы пошли по лицу, он протянул руки ко мне и так жалостливо: «Сынок».
Странный он был. Напьется иногда, орет на всю квартиру, на мать кидается с криками, угрозами, убить обещает. Соседи послушают это, милицию позовут. Милиция приедет, поговорит с ним. Сядет на кухне в майке маленькой своей и трусах длинных, закурит, заплачет:
А-а-а-а-а, он часто так начинал, именно с такого чуткого внутреннего вопля, а-а-а-а, что же я живу-то.
Наутро просит прощения и у матери, и у меня. На колени встает и говорит, говорит, говорит: о чувствах, о правде, о том, что если не простим его, то ему жить больше незачем. А неделя пройдет снова напьется, снова побежит с криками и угрозами. Мы уже в один момент мало внимания обращать стали на него, и соседи перестали милицию звать, да и милиция уже не хотела приезжать и слушать его слезные рассуждения. Между работой и пьяной беготней он все время смотрел телевизор. Смотрел так же чувственно, с комментариями и общением. По его рассуждениям казалось, что он разбирается во всем на свете: в устройстве общества, политике, спорте. Иногда он отбегал от телевизора и ко мне так внушительно:
Ты посмотри, а! Общество дегенератов, полудурков. Дума! Экономический баланс нулевой, валовый национальный продукт снижен, курс рубля удержать не могут. Дармоеды.
Общаться на этот счет или спорить было бессмысленно. Он этим занимался каждый день и знал телевизионные новости до мелочей. Обычно я поддерживающе кивал, соглашался, хотя и не всегда понимал, о чем шла речь.
Я часто вспоминал Урода. Первое время, наверное, каждый день. Было интересно и важно, что же с ним происходит, где он, вылечился ли от этой болезни, что он думает и где ходит.
Жизнь нашего города шла медленно и тягуче, без особых событий. Единственным развлечением были дискотеки местного молодежного клуба, располагавшегося в бывшем кинотеатре. Посещать эти мероприятия не очень хотелось по той простой причине, что приходили на них все те же лица, которые были рядом в течение всего дня на улицах и на работе. Никто со стороны практически не приезжал. Поэтому посещали дискотеки мы скорее по долгу перед реальностью, нежели для развлечения или разнообразия жизни.