А как только припарковались на стоянке, по стеклам застучали первые капли дождя. Но фестиваль скачек в Челтенхеме – одно из величайших событий в мире спорта, и легкий, слабый дождь не повлиял на наши чувства. Они ничуть не «отсырели».
В прошлом я часто скакал по этим дорожкам и ощущал каждую травинку, словно старого друга. Во сне я по-прежнему мчался верхом, взлетая на холмы и спускаясь с них прямо к дому, что было сил пришпоривал коня, перепрыгивая через барьер у подножия, пока другие наездники сдерживались и замедляли темп перед этой хорошо известной им досадной и коварной преградой. Здесь падали в торфяник рядом с дорожкой и разбивались многие мои партнеры, когда у споткнувшихся лошадей подгибались ноги; однако победа была важнее всего. Снизив скорость, жокей старался себя обезопасить, но, пришпорив лошадь, я высоко поднимался над барьером, и такой длинный прыжок мог больше не повториться на пути от холма до финишной прямой.
Падение на скачках стало финалом моей карьеры наездника. Со стороны все, должно быть, выглядело просто. Мой молодой жеребец запнулся, перескакивая через второй барьер в новой гонке, его ноги сплелись и оказались под шеей. Потом он начал медленно заваливаться на правый бок. Я успел бы спешиться, но решил не расставаться с падающим животным и отлетел от его молотящих землю копыт. К несчастью, следовавшая за нами лошадь не смогла двинуться дальше и всей своей тяжестью опустилась на растопыренную ладонь моей левой руки. У нее были старые подковы – и тут несчастье уступило место явному преступлению, – от долгого пользования они заострились, точно лезвия ножей, и насквозь пропороли мускулы, сухожилия, кости и мягкие ткани, сделав мою руку бесполезным «отростком» и погубив мою жизнь.
Нет, я не стану жаловаться. Как-никак я четыре года подряд был чемпионом среди жокеев: выиграл больше скачек с прыжками, чем кто-либо иной, и выигрывал бы их впредь, пока не ушел в отставку. А она уже близилась. В тридцать восемь лет я переступил возрастной порог, за которым и сам не считал разумным подвергать свое тело постоянным и жестоким испытаниям…
– Сид, – вернул меня к действительности голос Чарлза. – Запомни: сегодня я гость лорда Энстона, и он спросил меня, не зайдешь ли ты к нему вложу, чтобы немного выпить и побеседовать.
– Возможно, – откликнулся я и на мгновение задумался о смысле и цели этого приглашения.
– Он просто настаивал на встрече с тобой.
Чарлз подчеркнул последнюю фразу, а я слишком хорошо его знал и понял: он хотел сказать, что встреча важна для него самого.
– Я там буду.
Если встреча важна для Чарлза, то я, конечно, туда зайду. Ведь я очень многим ему обязан, а подобная услуга стоит совсем не дорого. Во всяком случае, так я считал в то время.
Мы влились в толпу, спешившую на скачки от автостоянки.
– Здравствуйте, мистер Холли, – приветствовал меня привратник.
– Здравствуй, Том, – отозвался я, прочитав его имя на бейджике. – У Овен Клинера, должно быть, хороший шанс, особенно если дождь зарядит с полной силой. Но прошу, никому не повторяйте мои слова.
Он помахал мне рукой и улыбнулся, так и не проверив толком мой пропуск. На многих скачках отставные жокеи были для администрации чем-то вроде занозы в определенном месте. Есть ли у них право свободного входа или нет? И долго ли оно сохраняется после их отставки? Зависит ли оно от того, какие места они занимали в заездах? Почему бы им не скрыться раз и навсегда, перестать бывать на ипподромах, смущая охрану и вызывая оживление зрителей, неизменно вспоминающих, как хорошо они выступили на скачках в таком-то и таком-то году? Не то что сейчас, когда прыжки стали слишком легкими и не заслуживают своего названия.
Если бы Том попристальнее осмотрел мой пропуск, то увидел бы, что он, подобно его хозяину, постарел и истрепался.