Анджела забралась обратно в гондолу.
Почти поймала, сказала она. После стольких переживаний и нервов ее голос заметно дрожал. В следующий раз я его изловлю уже наверняка. Надо будет набросить на него пальто. Она замолчала и принялась задумчиво жевать спаржу. Ее взгляд был рассеян, мысли блуждали где-то далеко, и я видел, что этот котенок никак не идет у нее из головы. Чужое страдание всегда причиняло Анджеле боль, вплоть до физического недомогания. Я уже пожалел о затее с поездкой на остров: это будет не первый пикник, не задавшийся на Подоло.
Я вот что подумала, внезапно проговорила Анджела. Если я не сумею его поймать, я его убью. Это будет несложно. Надо просто прибить его камнем. Тут много тяжелых камней. Она рассказала о своем плане Марио, и тот пришел в ужас. У него были другие понятия, другие принципы. Его совершенно не возмущало, что животное умирает мучительной смертью от голода, таков естественный ход вещей. Но чтобы умышленно лишить его жизни!
Poveretto![6] За что его так?! Он никому не сделал зла! воскликнул наш гондольер с искренним негодованием. Однако я подозреваю, что это была не единственная причина его недовольства. Венеция наводнена кошками, главным образом потому, что, по мнению местных жителей, убивать кошек к несчастью. Если кошка упадет в воду и захлебнется, туда ей и дорога, но горе тому, кто специально утопит животное.
Я разъяснил Анджеле точку зрения гондольера, но она лишь пожала плечами.
Разумеется, я и не жду, чтобы он этим занялся. И ты тоже, если не хочешь. Я прекрасно управлюсь сама. Дело, конечно, не из приятных, но все закончится быстро. Бедненький, он в таком состоянии Что у него есть хорошего в жизни? Чем так жить, лучше и не жить вовсе.
Этого мы не знаем, возразил я, категорически не расположенный к какому бы то ни было кровопролитию. Если бы он мог говорить, возможно, он бы сказал, что ему хочется жить любой ценой.
Но Анджелу было не убедить. Она уже все решила.
Давайте пройдемся по острову, а потом искупаемся, предложила она. К тому времени котик оправится от испуга, снова проголодается, и я сумею его изловить. Я обещаю, что убью его лишь в крайнем случае.
Слово «убью» оставило неприятный осадок в моей душе и постоянно вертелось у меня в голове, пока мы гуляли по острову, подходившему для этого как нельзя лучше. Во время войны на Подоло располагалась зенитная батарея. Бетонированная площадка размером с теннисный корт сохранилась и по сей день, хотя давно раскрошилась под действием объединенных усилий природы и непогоды, и теперь в некогда цельных бетонных плитах зияли черные ямы, куда запросто мог бы провалиться взрослый человек. Они были словно расщелины в леднике, только их маскировали густые заросли зелени, а не снег. Даже при ярком солнечном свете нам приходилось ступать осторожно и все время смотреть под ноги.
Может быть, у него где-то здесь логово, у кота. Может быть, прямо тут, сказал я, указав пальцем на темный провал с неровными, зазубренными краями. Наверное, его глаза светятся в темноте.
Анджела легла на бетон и заглянула в дыру.
Кажется, я что-то слышала, пробормотала она. Но он может быть где угодно в этих кроличьих лабиринтах.
Купание вышло весьма приятным. Вода была теплой, как парное молоко. Единственное, что слегка удручало, так это липкая прибрежная грязь, в которой Анджела испачкала свои белые купальные туфли. Поднялся ветерок, но мы укрылись за земляным валом и сели курить. Я взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что уже шестой час.
Пора собираться домой, сказал я. Мы обещали отправить гондолу, чтобы Уолтера встретили на вокзале.
Хорошо, согласилась Анджела. Но сначала я все же попробую поймать котика. Давай положим еду (мы взяли с собой кое-что из остатков обеда) в том месте, где мы его видели в последний раз, и подождем.
Долго ждать не пришлось, котенок практически сразу вынырнул из-под бетонной плиты и набросился на еду. Мы с Анджелой подкрались к нему сзади, но я нечаянно задел ногой камень, тот покатился, шурша по траве, и котенок мгновенно удрал. Анджела одарила меня укоризненным взглядом.
Может быть, без меня ты управишься лучше? предложил я.
Анджела со мной согласилась. Я отошел подальше, но котенок, похоже, почуял ловушку и не желал выходить из укрытия.
Анджела легла на бетон.
Я его вижу, пробормотала она. Сейчас я придумаю, как мне снова завоевать его доверие. Дай мне три минуты, и я его изловлю.
Три минуты прошли. Я беспокоился за Анджелу. Ее роскошные волосы растрепались, нависая над темной ямой, лицо, насколько я мог видеть с такого ракурса, слегка раскраснелось. С приближением вечера заметно похолодало.
Слушай, сказал я. Я подожду тебя в гондоле. Когда поймаешь его, кричи, и мы с Марио тебя встретим.
Анджела молча кивнула: она не решалась заговорить, чтобы не спугнуть добычу.
Я вернулся в гондолу. Теперь я различал лишь очертания ее плеч лица, разумеется, видно не было. Марио встал в полный рост, с жадностью наблюдая за происходящим на берегу.
Она так сильно его полюбила, что хочет убить, сказал он.
Мне вспомнился афоризм Оскара Уайльда, отчего на душе стало тревожно, и все-таки, зная Анджелу, я не сомневался, что в ее отношении к котенку нет и намека на корысть.
Нам пора возвращаться, предупредил гондольер. Синьор будет ждать на вокзале и волноваться, почему его не встречают.
А как же Уолтер? крикнул я Анджеле. Его надо встретить!
Она рассеянно проговорила, явно думая о чем-то другом:
Он сам в состоянии добраться до дома.
Прошло еще несколько минут. Гондольер улыбнулся.
Ох, эти женщины! С ними нужно терпение, сказал он. Много терпения.
Я попытался еще раз:
Если отправимся прямо сейчас, мы еще можем успеть.
Она не ответила. Вскоре я снова ее окликнул:
Как успехи, Анджела? Есть надежда его изловить?
На этот раз она все же ответила, после долгой паузы, странным, сдавленным голосом:
Я уже не пытаюсь его изловить.
Необходимость спешить с отъездом отпала сама собой, поскольку уже было ясно, что мы окончательно опоздали на встречу с Уолтером. Напряжение сменилось приятной расслабленностью; я плотнее завернулся в плед, спасаясь от предательски прохладного сирокко, и задремал. Мне приснился сон. В этом сне была ночь. Наша гондола торопливо скользила по глади лагуны, мы пытались успеть на вокзал к поезду Уолтера. Вокруг было темно, так темно, что я различал только бледное зарево огней Венеции прямо по курсу и слышал лишь плеск воды под веслом. Внезапно я перестал грести и огляделся по сторонам. Сиденье у меня за спиной, кажется, пустовало. Я воскликнул: «Анджела!»
Она не ответила. Мне стало страшно.
«Марио! закричал я. Где синьора? Мы забыли ее на острове! Надо вернуться за ней! Сейчас же!»
Гондольер тоже перестал грести и подошел ко мне. В темноте я едва различал его лицо, но меня поразили его глаза, дикие и блестящие.
«Она здесь, синьор», сказал он.
«Но где? Ее нет на сиденье!»
«Она бы там не усидела», сказал гондольер.
А потом, как это часто бывает в снах, я понял, что он скажет дальше. Предугадал каждое слово еще до того, как они прозвучали.
«Мы любили ее, и поэтому нам пришлось ее убить».
Меня разбудил приступ паники. Облегчение от возвращения в действительность было поистине несказанным. Я вернулся из темного сновидения в явь, освещенную солнцем. По крайней мере, так мне показалось в первый миг пробуждения. Но уже в следующую секунду меня взяло сомнение, и в душе вновь шевельнулась тревога, чем-то похожая на начало кошмарного сна. Я открыл глаза навстречу дневному свету, но увидел лишь темноту. Поначалу я не поверил своим глазам: у меня даже мелькнула мысль, уж не теряю ли я сознание. Однако все объяснилось, стоило посмотреть на часы. Был уже восьмой час. Я проспал все короткие сумерки, и на лагуну спустилась ночь, хотя в небе над Фузиной еще виднелись отблески заката.