Валерий Георгиевич Шарапов
Вор крупного калибра
© Шарапов В., 2022
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
Бывалый сержант Остапчук сообщил, что с фронта прибыло крупное пополнение, причем все как на подбор командиры разведрот, штрафбатов, волкодавы-чистильщики, а кто-то клялся, что видел одного с дипломом юриста, но это не конкретно.
Я так понимаю, Серега, спустят тебя обратно в участковые, заметил старший товарищ, балуясь кипяточком с превеликим аппетитом.
Акимов возмутился:
Это с чего вдруг?
А с того, что с висяками у тебя глушняк, скаламбурил Остапчук, собирая хлебные крошки и посылая их в рот. Кроликов бабкиных отыскал? Нет. А «эмку» этого, как его заслуженного пенсионера наполеоновских кампаний? Который кровь мешками проливал. Ну, ты помнишь. А этот, теткин пропавший отрез, как его, черта аль гиппопотама?
Мадаполама, угрюмо подсказал Сергей. Да, эта мадамочка со своей мануфактурой попила у него кровушки.
Сержант продолжал изгаляться и перечислять, тыча пальцами в больное, а Сергей, хотя и скрежетал зубами, внутренне был вынужден признать, что во многом товарищ прав. Он огрызнулся лишь для проформы:
Хорош гнать-то, и замолк.
Потому что мыслишка упрямая грызла: а ну как и вправду? Тогда крышка. Полная профнепригодность. А еще и позор. Потому что прилюдная выволочка получается: его, боевого офицера с удостоверением годичных курсов следователей, который, как ни крути, все-таки обезвредил банду домушников, спустить на землю, как в сортир? Тогда уж лучше сразу копать канал какой.
«Да вот пусть попытается, черт кривой. У меня благодарность от самого генерала. Пусть только попробует, иначе» храбрился Сергей.
«Иначе что?» насмешливо вопрошала совесть.
Сам перед собой он должен был признаться: да, с раскрываемостью у него швах. Фортуна следовательская дама переменчивая, любит долгие ухаживания, терпение и труд.
У него, Сергея, с ухаживаниями не ладится. Не получалось как следует общаться с людьми, да и работа со свидетелем упрямо не давалась. Потому что тут требовались не быстрота, не нахрап, а умение промолчать, выслушать, подход найти, не напугать, а то и прогнуться. Когда и вдарить мотыгой, но лишь затем, чтобы расчистить русло для потока информации, направить его, куда следует, и выудить нужное.
И размышлять, честно говоря, он еще не умел. И соображать, понимать логику происходящего, мотивы чужих поступков, не владел наукой выявлять причины и следствия (а то и путал их местами), хватался за первую попавшуюся версию и увязал в ней, по-детски не допуская вариантов.
Всему этому надо было учиться, но для начала признать себя неучем, и было это безумно трудно.
И вот настал день, когда новое начальство потребовало его к себе. Акимов, намертво придавив сомнения в собственной профпригодности, заносчиво выслушал констатацию того, что и сам знал, низкий процент, все сроки прошли, жалобы и прочее. Вздернув подбородок, заявил, чуть не звеня от злости:
Разбираемся как положено. По документам, по удостоверению я следователь.
Новый начальник, капитан Сорокин Николай Николаевич, был, как и предупреждали, не сахар. Кривой, придирчивый, въедливый. Глаз, говорят, ему еще до войны выбили, поэтому для фронта его забраковали. Все это время он, как с тайным высокомерием полагал Акимов, кантовался по тылам (по чьим, правда, не уточнялось). И вот этим-то единственным глазом острым и красным от постоянного недосыпа и табачного дыма он смерил Сергея с макушки до ног, как бы прикидывая, с чего приступить к потрошению. И начал с главного:
Ты, товарищ Акимов, личинка, а если совсем по-народному, по фене, значит, то салага. Не скажу «шестерка».
Да я вскинулся Сергей.
Ты про банду домушников? Так брюхо-то старого не помнит, друг мой. Было и прошло. Можешь забыть, а накрепко другое запомни: твои достижения, и в особенности курсы твои, это тьфу и растереть. Уровень твой покамест участковый на земле. На самой что ни на есть окраине, понял?
Акимов, играя желваками, молчал, но уши уже начинали гореть.
И не вздумай бахвалиться, строить из себя крайнюю справедливость. Мол, я бы сажал, да по рукам дают. Знаю я вас: вчера вылупились, торбохвата грязного заловили случайно, по его же пьяни, прокурор по шапке надавал отпустили. И на те, ходят по пивнякам, гимнастерки рвут на грудях: мы, мол, ловим, а оне отпускают.
Да я снова всколыхнулся Акимов, и снова Сорокин прервал его:
И про «я» забудь. Букву эту забудь. Есть «мы», органы. Мы, милиция. И мы, милиция, на то и работаем, чтобы «оне» не были вынуждены отпускать. «Оне» это которые пусть и с опытом, и высшим образованием, а, представь, тоже служат такому же советскому правопорядку, законности. Или хочешь сказать, что прокурорские, судейские наши, советские люди, спят и видят, как бы всех кровососов да вновь на волю?
Акимов покачал головой: эва куда руководство занесло, в какие высоты.
Значит, так. Ты не просто преступника берешь, вываливаешь, как самосвал, во, я привез, дальше сами-сами. Твое дело спеленать его так, чтобы у других служителей закона нашего, Основного Закона, будь то прокурор, эксперт, суд, были все основания полагать: вот он, преступник, а ни в коем случае не неповинный, честный советский гражданин. Ясно?
Да не совсем. С одной стороны, вы
Я? прищурился Сорокин.
Вот клещ одноглазый!
Руководство, поправился Акимов, настаиваете: давай скорее, выявить и задержать. А теперь, оказывается, не только держи-хватай, надо еще работать и за людей, как вы правильно говорите, с опытом и высшим образованием. Прокурорские, эксперты, суд это все потом, а я первое звено, основа, и от меня все зависит, и если я где напортачу, то все правосознание рухнет. А как мне вот это все обеспечить, без образования и всего такого? Как это вы себе представляете? Технически.
Сорокин внимательно выслушал и скривился, подняв ладонь:
Все, достаточно. Хитренький ты жук, Акимов. Излагаешь гладко: то есть вы меня не так выучили, а спрашиваете, так?
Акимов начал понимать, что зря он все это начал.
Теперь возвращаемся к тому, с чего начали: твои курсы следователей. Выучили тебя, друг мой, а дальше именно сам-сам. Развивайся, анализируй, образовывайся. Чтобы не остаться чуркой с глазами. А главное: с людьми разговаривай, общайся, изучай людей. Стань для них не просто своим или таким же, как они. Им стань. Или ими. Вот с кем общаешься, тем и становись. Только так можно по-настоящему в душу влезть, так, чтобы люди сами к тебе шли, сами просили выслушать. Понял?
Тогда, так получается, проще при задержании того предупредительный в голову, а второй уже в воздух, проворчал Акимов.
Давай, милый, давай, поддакнул Сорокин, если совести, правосознания, да и что экивоки разводить ума не хватает, так и пали́. Людей-то у нас еще много осталось, всего-то двадцать миллионов полегло. И тот, по которому палишь не разобравшись, без достаточных на то оснований, он-то, конечно, ничей не муж, не сын, не брат, не руки рабочие. Чего его жалеть.
Ненавидел Акимов такие вот разговоры. И повороты такие. Ведь чувствуешь свою правоту, понимаешь, что в целом прав. А вот на деталях, на косвенном берет начальство и так вдруг все повернет, что вот уже и уши не краснеют даже, а пылают.
И что ж, выходит, саботажник я, а не опер? тяжело, точно булыжники языком ворочая, проговорил он. Удостоверение на стол, кайло в руки?
Вот видишь, доходит до тебя, одобрил капитан, начал понимать, чего на самом деле стоишь. А все потому, что опыт. Ты боевой офицер, летчик, человек с высокой степенью ответственности. Самолет тебе доверяли, плод труда тысяч человек. Вот и со всей ответственностью спускайся на землю. Мотай на ус. Ты не думай, что я тебя в ковер закатываю, издеваюсь, ты же сам командовал, понимаешь