Я и не думаю.
Вот и молодец. А то приходит иной пацан, понимаешь, из тех, кому под танки хотелось да не успели, ему бы пистолет да гранат побольше. И работу свою видит не как созидание, а как разрушение: сплошная погоня, засада, пальба-поножовщина. Будет что девчонкам рассказать
Сорокин оборвал свою речь и прищурился:
Сам о таком мечтал?
Нет, конечно, что я, не понимаю? огрызнулся Сергей.
Вот я и говорю, мирно продолжал Николай Николаевич, то, что для кумушек на лавочках да для девочек на танцах героизм, то для нас, сотрудников советских правоохранительных органов, топорная работа, нечеткие действия при задержании, а то и саботаж. Понимаешь, о чем я?
Акимов заверил, что понимает. Хотя не очень.
Поспешил. Спугнул. Недоучел. Доказательств мало. Ты пойми: преступник он не дурак. Если ты все сделал как надо, и он сам понимает нет надежды, нет лазейки, то он и сопротивляться не станет. Зачем? Одно дело, если невменяемый тут я не спорю. Но это исключение, не правило, а на деле нормальный человек даже головорез понимает: если все доказано, то идти некуда. Все равно возьмут, только уже с прицепом: сопротивлялся при задержании. И нарисует прокурор я тебя уверяю, с превеликим удовольствием, уже не восемь годков, а все десять.
Акимову показалось, что он все-таки уловил какую-то неувязочку, и не преминул по горячности вставить:
Прям так-таки некуда идти, Николай Николаевич, скажете тоже. Годами бегают
Сорокин аж руки потер от удовольствия:
Прости. Про таких, как я, говорят: связался черт с младенцем. Ждал я твоей ремарочки. Но ты же сам понимаешь, как еще учить-то вас, умников? А на твою реплику отвечу так: если прямо сейчас кто и бегает, то ненадолго это. Эх ты, следователь! Не было тебя под Берлином в марте-апреле сорок пятого, а то бы
Акимов насторожился: как же, говорили, по тылам одноглазый кантовался?
А то бы что? осторожно спросил он.
Да ничего. Это со стороны казалось: крах, паника, толпы беженцев. Что ты! Осведомители работали как часы, о каждом информация поступала минимум из двух источников от соседа и от жены ну, не важно. Идею понял?
Не совсем.
Поясняю еще раз для особо одаренных, терпеливо сказал Сорокин. Если в агонизирующем рейхе система надзора карательного государства продолжала работать в лучшем виде, то как ей не работать у нас, в стране, спаянной военными годами, Великой Победой, совместным трудом?
Начальник поднялся, прошелся по кабинету, встал у окна, опершись на подоконник.
Бегают, говоришь? Ну, пусть бегают, пока есть чем Бегают, само собой, людей убивают, документы подделывают, да и есть где приткнуться: Западная Украина, Молдавия, Прибалтика, да и Сибирь. Но я тебе так скажу: недолго им бегать, если каждый из нас на своем месте, в своих пределах будет бдительным. Само собой, по тайге, по тундре, да и просто в лесу, еще не разминированном, есть где сховаться, только ведь пытку одиночеством мало кто снесет. Оно, одиночество‐то, страшнее голода и тюрьмы, даже самого строгого режима. А среди людей не утаишься, и с каждым годом все труднее и труднее будет.
Это почему ж так?
А потому что работает система. Прописка. Паспорта даже в деревне. Потому что и сейчас и в участковых, и в отделах кадров такие зубры сидят похлеще смершевцев. Потому что проходные с вахтерами, общежития с комендантами, потому что лесники, сторожа со сторожихами это не считая бдительных пионеров! Вот с этими, мой тебе дружеский совет, в контакте всегда находись. Бесценные ребята. До всего им дело есть, до всего докопаются, все примечают. И от чистого сердца желают родине послужить. Ясно?
Так точно.
Вот так и служи, подвел черту Николай Николаевич. Времена трудные, квалифицированных кадров нехватка, бандиты да ворье распоясались, неучтенного оружия фронтовики понавезли, да и после победной амнистии да. Поднагадили нам. Теперь так. Тут сигнал поступил с Летчика-Испытателя. По дачам лазают. Вот отправляйся туда и разберись, что там да как. Помни только, что там не простые люди, а со связями. Покультурнее, в общем. Проявишь себя как следует вопрос о том, чтобы на землю тебя спустить, рассмотрим в положительном для тебя ключе. Усек?
Усек, угрюмо ответил Акимов.
Свободен.
* * *
Правильно говорят: беда не приходит одна. Сначала Батошку Анчуткину подобранную собаку, которая работала грелкой, спала между друзьями-огольцами, заловили в собачий ящик, потом, прямо перед самыми холодами, свалилась новая напасть.
Власти принялись за разбор завалов. Это как раз когда зима на носу и по ночам уже мерзнешь до костей. Что им приспичило прибираться именно сейчас? Что тут строить, на окраине? Это там, в центрах, возводили огромные дворцы с потолками по три метра, где-то вырастают целыми кварталами трех-, четырех-, пятиэтажки с уже подведенной водой, сортирами в квартирах, с батареями врут, наверное. Кому это все строить? Где рабочие руки брать? На какие шиши?
Как-то раз, когда уже хорошо подморозило и без Батошкиной шубы у друзей зуб на зуб не попадал, послышался рев мотора и кашель выхлопа, и, выглянув в оконный проем, увидели Анчутка и Пельмень целую армию, как в газете на фото про Сталинград.
Глянь, фрицы, просипел Яшка.
Он никак не мог согреться, и старая хворь одолевала его с новой силой: чуть пошевелишься и кашель, чуть успокоишься, прикорнешь и свист в груди.
Что, опять? возмутился Анчутка, откашливаясь.
Расстрелять паникера, скомандовал Пельмень. Не сопи. Вон наши, со стволами.
Тревога, естественно, оказалась ложной. Просто на окраину доставили пленных на разбор завалов. Было их человек немало, вполне нормально одеты были фрицы, даже в большинстве своем выбритые и постриженные, как есть не вшивые, а стало быть, и не тифозные. Бодрые, а главное, в целом упитанные.
Беда, слушай, чего-то вертухаев маловато, заметил Андрюха.
А чего ж много-то, куда им деваться? Куда им бежать-то? рассудительно заметил Яшка.
Ну, это нах вест?
Скажешь тоже. Ну и добежит до первого угла, а там его моментом разъяснят.
Пельмень, подумав, согласился: так-то охрана защитит, не даст на расправу, а бежать фрицам до хаузе далеко и незачем. Зима скоро, да и куда деваться без языка и документов.
Лодыри. Трудно, что ли, язык русский выучить? недоумевал Яшка.
А еще говорят, трудолюбивые, мол, фрицы, заметил Пельмень. Еле ползают, а ряхи вон поперек шире. Ночи три-четыре еще спокойно можно перекантоваться, а там поглядим, может, и похиряем в соседний квартал. Пока еще до нас доберутся.
Полдня отработали пленные, разбирая завалы, и Анчутка с Пельменем, которые уже перестали их опасаться, оценили качество их труда и масштаб работы и решили, что никакого смысла нет смываться прямо сейчас.
Еле клешнями шевелят, констатировал Анчутка, только глаза мозолят. Принесла их нелегкая. И так мерзнем до полного окоченения, а теперь уже куда деваться.
Снова послышался шум мотора, отстреливалась очередями прогоревшая выхлопная труба, прокрякал клаксон. К развалинам причалила совершенно определенно кухня! Пленные моментально закончили и без того неторопливую, без энтузиазма, работу, зато быстро и четко, как на плацу, выстроились в шеренгу на раздачу.
Только глянь
Вот твою ж бога душу
Пацаны матерились, подбирали слова, делились впечатлениями: а как иначе? Что ж за дела-то на белом свете? Покрасневшие, сопливые носы услужливо сообщали ссохшимся кишкам: похлебка мясная, каша и масло! И кому?!
Жируют фрицы, завистливо цыкая зубом, процедил Яшка. Народ-победитель с голоду подыхает, а они
Ну мы ж не они, заметил Пельмень, сглатывая слюну, пленных голодом не морим.
Дурманящие ароматы туманили мозги, так и хотелось проскользнуть ужом между битым кирпичом, нырнуть с головой в этот дымящийся чан и жрать, жрать, глотать, обжигаться. И пусть хоть убивают потом.