Проезд запрещен! без всякого выражения повторил миротворец.
Они отсекают нас от сербского коридора, и мы попадаем в котел! Сообщите вашему командованию, что боснийцы нарушают перемирие, стал объяснять Алексеев и опять услышал:
Проезд запрещен!
Друже капитан, услышал он срывающийся голос Владко, ничего ты ему не объяснишь. Да и что ему объяснять у него приказ. Сдали нас туркам
Алексеев бессильно плюхнулся на сиденье. Он и сам все понимал принято решение отдать эти районы боснякам и ничего тут уже поделать нельзя. Надо ехать назад и как-то выводить свою роту, пока босняки всю ее не положили под присмотром миротворцев.
Дорога полого уходила в гору. Вдали виднелись облизанные ветрами вершины, на некоторых склонах изящно корявились персиковые деревца и громоздились огромные валуны. Казалось, что какой-то шалун из балканских божков поставил их на самый край утеса. Достаточно было взорвать небольшую гранату под скалой, чтобы многотонные махины ринулись вниз по склону и погубили эти хрупкие деревца.
Алексеев поднял голову и увидел, как солнце, коснувшись горы, короновало самую высокую из вершин. Ослепительные лучи расходились от нее, как от короны в разные стороны.
Не нравится мне все это, встревоженно сказал он. Владко, глянь, что там наверху болтается?
Тот взял у него бинокль и всмотрелся в небо.
Ну, что видишь?
Владко помотал головой, щуря глаза от ослепительного солнца.
Похоже: зеленый штандарт!
Это у тебя от солнца круги зеленые, успокоил всех седой шофер с длинными черными усами.
Но едва он это проговорил, как на вершине горы раздался легкий хлопок, и с утеса покатились вниз три каменных «мячика», оставляя за собой дорожку примятой травы и обломанные стволы персиковых деревьев.
Все три огромных валуна прокатились мимо, не задев машину, но на повороте горного серпантина ее встретил такой бешеный огонь, что свист пуль сливался в единый пронзительный вой.
Водителя срезало сразу, он только успел перед смертью круто вывернуть руль влево, чтобы не дать машине свалиться в пропасть глубиной с полкилометра.
Отстреливаться было бесполезно. Но бойцы все же били очередями по склонам, на которых из-за слепящего солнца невозможно было рассмотреть стреляющих босняков. Алексеев стащил с сиденья мертвого водителя, занял его место и погнал машину вверх по дороге, ощущая, как она становится легче, когда из нее вываливаются убитые бойцы.
Он не оборачивался, даже когда машина выскочила из зоны обстрела, а мчался, покуда не догнал спешно отступающие части сербской армии.
Только тогда он заставил себя оглянуться.
В автомобиле остался только Владко. Он вольно раскинул руки и, казалось, беспечно отдыхал, запрокинув назад голову. Алексеев выскочил из машины и подбежал к нему сзади. На голове Владко словно горел алый венец, голубые глаза стеклянно смотрели в бездонное небо
Алексеев прикрыл ладонью его глаза и сложил крестом на груди руки. В дорожной пыли он подобрал выпавшие из кармана гимнастерки Владко кипарисовые четки и карманное Евангелие на церковнославянском языке.
Смерть Владко совпала с окончательным поражением сербской армии, которая теперь только бежала от наседавших врагов, за которыми стоял Запад, уже давно решивший, что сербы будут наказаны, и наказаны показательно жестоко. Алексеев видел, что делать ему уже на Балканах нечего, сербы смирились со своей участью, и он только мешает теперь тут им пить свою горькую чашу. Кружными путями он вместе с парой других русских добровольцев добрался до родины, где они и расстались, не имея никакого понятия, что их ждет дома. А дома их уже не ждали. Они вернулись в другую страну, которая знать ничего не хотела об их войне, занятая свои заботами.
Помыкаться Алексееву пришлось изрядно, порой становилось невмоготу хоть опять беги на какую-то войну. Спасла его от отчаяния русская женщина Катя. Сама она жила трудно, растила маленького сына Антошку, отца которого случайно застрелили бандиты во время своих разборок, но тепла и любви ее хватило и на Алексеева. А он, встретив ее, понял, что вот помочь Кате с мальчиком не пропасть в этой лютой жизни и есть теперь его долг на земле.
Понемногу жизнь наладилась. Антон рос быстро, Алексеева называл папой. Только вот оказалось, что Катя после тяжелых родов с операцией, детей иметь уже не может. Алексеев принял это как судьбу, с которой не спорят. Антон вытянулся в тонкого, гибкого подростка, в какой-то момент вдруг отпустил длинные волосы, и Алексеев, как-то увидев его на улице со стороны, невольно замер Владко Сердце его заколотилось.
Сербскую войну он все эти годы старался не вспоминать, хотя и следил, конечно, за тем, как гнут сербов, вынуждая сдавать в международный трибунал своих генералов, сдавать, зная, что справедливого суда там нет, что приговоры выносятся только сербам, а врагов их оправдывают. И еще. Он часто вспоминал Владко Драгича и ротного интенданта Рокошочника, который очень любил каламбурить и часто при встрече с Владко, после того памятного случая на Рождество, повторял: «Эх, Владко, Владко, жить не сладко».
Вернувшись как-то домой, он достал Евангелие и кипарисовые четки, оставшиеся от Владко, и потом долго листал книгу, перебирал четки, словно погружаясь в далекое уже прошлое, которое вдруг вернулось в его уже совсем иную жизнь.
Он даже не слышал, как пришел Антон, только вдруг услышал за спиной его веселый голос:
Чего читаем?
Алексеев обернулся, увидел длинные темные волосы, обрамляющие юношеские нежные щеки
Он долго рассказывал Антону о боях в горах, о героях и предательстве, о Владко и его гибели. Антон слушал, как завороженный, не говоря ни слова. И жуткая мысль резанула Алексеева: какая война выпадет тебе, сын мой?..
19962006 гг.
И сладко умереть за Родину
Рассветное небо над Бейрутом обрушилось на спящий город ревом пикирующих «Фантомов», разрывами ракет и бомб.
Разваливались, будто карточные домики, многоэтажки, погребая под собой сотни людей. Те, кто успел спастись, обезумели от страха и бессмысленно метались среди пылающих и взрывающихся автомобилей, падающих горящих обломков и завалов из битого кирпича и бетона. А «Фантомы», словно хищные черные птицы, снова и снова неслись с неба на город на бреющем полете, и все превращалось в сплошной взрывающийся ад, скрывающий за завесами огня, дыма и пепла силящихся найти спасение людей.
У входа в бетонный бункер, оглохший от взрывов, стоял полковник Радов и орал в ухо такому же оглохшему капитану Морееву:
Капитан, еще два-три захода и от палестинской базы головешки останутся!..
Какого хрена они ее в жилые кварталы вперли?! орал в ответ тот.
«Слухачи» уверены, что какая-то сука вызывает огонь на себя! Наводит их!.. Бери своих архаровцев и прочеши квартал!..
У меня семь бойцов осталось!
Возьми к ним взвод местных и ноги в руки! Давай, давай, по-нашему, по-расейскому, чтоб ни одна тварь не ушла!
Мелькали горящие дома, автомобили, искаженные ужасом лица людей. Чердаки и подъезды, усыпанные битым стеклом, горящие квартиры и офисы. Летели навстречу бегущим людям длинные, затянутые дымом коридоры, бесконечные лестничные марши и площадки с обгорелыми трупами и с кричащими ранеными. А сквозь выбитые окна доносился вой атакующих «Фантомов», и многоэтажный дом содрогался от взрывов.
Вперед, славяне, вперед! крикнул Максим Мореев, увлекая за собой бойцов.
Те, ворвавшись на очередной этаж, рассыпались по коридорам и, ничего не обнаружив, помчались по лестнице выше. На предпоследнем этаже внезапно из задымленного коридора захлестали пулеметные очереди, уложив на мраморный пол троих палестинцев и слегка задев по касательной бок Коли Каткова. Денис Найдин в падении разрядил прямо во вспышки пулеметных стволов гранатомет «РПГ». И все сразу кинулись туда, пока пулеметчики не успели прийти в себя от взрыва.