с другой стороны, что я смогу теперь доказать? На камеры наше взаимодействие не попало. Взгляд? Пара ничего не значащих фраз? А, может, эти фразы просто упали на подготовленную почву в нужный момент, когда я был особенно слаб? И тогда, получается, дело во мне?
В тот вечер я так и не смог прийти к определенному решению, а утро сгладило неприятные воспоминания. В очередной раз, применив техники аутотренинга, я постарался тщательно запрятать воспоминание об этой неприятной женщине и все неудобные мысли в дальних пластах памяти. Придет время плановой очистки, и я с облегчением удалю всё, что мешает работе. Эта ежегодная процедура вместе с обновлением внешности позволяла мне в мои шестьдесят два года выглядеть на тридцать пять, быть энергичным и предельно работоспособным. Сейчас слишком рано, преждевременная коррекция памяти может вызвать подозрения. Придется с этим жить.
Но прошла неделя, другая, месяц Меня стали раздражать пустые одинаковые глаза восторженных поклонников, радостное выражение их постоянно удовлетворенных лиц. Случайно выяснилось, что были и недовольные, но они тщательно скрывали свои негативные эмоции, опасаясь принудительной коррекции. Эти данные я получил из отчета своего лаборанта, хотя до этого его отчеты никогда не читал он занимался девиациями, а меня это не интересовало. Возможно, это были единичные случаи, на которые не стоило обращать внимание. Великолепный мир всеобщего благоденствия, выстроенный веками титанических усилий, должен был поддерживаться ежечасно и неустанно. Слишком много жертв в прошлом было принесено на Земле из-за врожденной агрессии человека. Теперь ее не было. А недовольство единиц не показатель проблемы. Скорее, естественный отбор бракованных личностей, не способных жить в благополучном обществе. Их отслеживали и лечили.
И все же я стал задумываться. И наблюдать.
Я, Камиль Алари, был нужен всем, мой стереофон звонил постоянно. Это я ощущал по едва заметной вибрации, которая быстро прекращалась вызовы переадресовывались моим секретарям. Когда вибрация становилась более настойчивой, я понимал, что звонок личный. Я касался панели, видел собеседника, повторное касание запускало процесс видеосвязи. Но самого важного звонка, которого я ждал уже много недель, по-прежнему не было.
В мегасити Москва разгорался и набирал силу новый июньский день. Я шел по Крымской набережной, никуда не торопясь. Высоко в небе с легким шелестом проносились бесшумные флайеры, похожие на птиц. Цвели липы, их пряный аромат слегка кружил голову. Летнее небо было голубым и каким-то особенно чистым, будто умылось на рассвете.
За памятником древнему императору Петру Первому высотные здания старинной архитектуры чередовались с небоскребами, но это никак не портило город наоборот, добавляло ему особый шарм, приправленный давно забытым колоритом прошлого. Это было время паломничества туристов, веселых гуляний, пикников, научных симпозиумов, конференций, фестивалей всего, что собирало людей в определенное время в определенном месте, предназначенном удивлять и завораживать. Такой была Москва в начале июня последние три столетия традиционно-веселой, праздничной, яркой.
Я решил выпить кофе и свернул к ресторанчику под натянутым тентом. В последнее время я слишком много думал, предпочитая одиночество. Это было неправильно и опасно моя растущая социофобия свидетельствовала о явных личностных проблемах.
но каких? Неужели я, профессор психологии, не способен их отследить? А, может, наоборот, я уже давно понял нечто важное и боюсь, что новое знание меня убьет? Но что это за знание, если нет никаких оформленных четких мыслей? Откуда угроза? Почему не отпускает тревога? Кто способен разрушить мой устоявшийся и такой комфортный мир?
никто. Только я сам. Если буду так много думать. И сомневаться в себе.
Я устроился за самым дальним столиком. От общего зала меня отделяла прозрачная зеленая стена ниспадающих лиан, но зато хорошо были видны люди. За ними всегда интересно было наблюдать. До недавнего времени. Сейчас интерес пропал, прохожие казались мне одинаково беззаботными, пустыми. Это было очень и очень плохо, ведь именно горожане являлись главным источником моих исследований и доходов. Я просто обязан был их любить.
опять «обязан». А не слишком ли много у нас всех обязательств и обязанностей?
но, послушай, строго регламентированное поведение основа благополучия всей цивилизации, ты сам над этим постоянно работаешь.
не знаю, иногда мне кажется, что у человека нет свободы воли.
и зачем она? Чтобы иметь возможность проявлять агрессию? Да посмотри вокруг, люди абсолютно свободны, они развлекаются!
почему тогда меня это так сильно напрягает, будто я вижу не людей, а их тщательно отретушированные копии?
идиот!..
Подкатился бесшумный робот-официант, принял заказ. Через несколько минут чашка ароматного кофе стояла на столе. Я стал смотреть на поднимавшийся над чашкой парок тонкий, прозрачный, едва видимый. Такой же эфемерный, как и мои мысли.
Я любил натуральный кофе еще со времен студенчества, ценил его естественный вкус и не признавал ароматизаторы и сливочные пенки. Черный кофе без сахара казался мне таким же чистым, как истинные чувства. Разные сорта кофе дарили разные вкусовые оттенки, мне нравилось их сравнивать с эмоциями. Это была моя придуманная игра, нечто вроде аристократического сибаритства, о котором я читал в древних книгах.
Такое увлечение могло бы показаться смешным, но мой друг и коллега Глеб Горбачев, как ни странно, разделял его. Вместе мы устраивали вечерние кофейные церемонии в моей усадьбе возле камина и много говорили не только о науке, но и о том, о чем вслух говорить было нежелательно. Да и сам Глеб возник в моей жизни совершенно непредсказуемо. Вернее, появился он обычно, как и остальные, но настолько выделялся из общей массы комфортных мне людей, что сразу обратил на себя внимание.
Тот день, спустя два месяца после встречи со странной женщиной, о которой я так и не смог забыть забыть, запомнился хорошо. Обычный рабочий день, когда после обхода лаборатории я уединился в офисе и стал читать отчет сотрудника. Отчет был написан из рук вон плохо, я злился и думал о том, что сотрудник меня не устраивает. В этот момент в кабинет постучали.
Да, входите, я ожидал увидеть кого-то из лаборатории, сделал строгое лицо.
Профессор Алари, я к вам.
В кабинет вошел странный тип. Был он ярко-рыжий, лохматый, с клочковатой бородкой. Его высокая нескладная фигура была облачена в дорогой костюм, сидевший на нем мешком, и весь он казался неуклюжим, словно собранным из деталей от разных механизмов.
По какому вопросу, уважаемый?
Я на стажировку, по обмену опытом, он подошел к столу, положил передо мной папку с бумагами и без приглашения сел, будто стоять ему было тяжело. Горбачев. Глеб. Доцент психологии. Из Праги.
Фамильярное поведение будущего коллеги вызвало у меня новый приступ раздражения, но я сдержался и молча стал читать его резюме. Как ни странно, послужной список у Горбачева оказался впечатляющим многочисленные статьи, несколько монографий, руководство лабораторией, три патента. Я несколько успокоился, приветливо улыбнулся гостю.
А почему я вас никогда не встречал на симпозиумах и конференциях?
О, профессор, это не для меня, Глеб весело рассмеялся и зачем-то резко махнул рукой в мою сторону, моя внешность не располагает к общению с почитателями.
Вы не любите почитателей?