Старуха подошла к поставцу[25], прищурилась, обломала немного дудку близ огня, потом прислушалась, но в избушке и кругом нее ничего не было слышно, кроме крика сверчка и старушечьего шепота. Тогда, шаркая ногами, подошла старуха к печке, отодвинула заслонку, вынула какой-то горшочек, взяла в обе руки, согнулась низко-низко, вплоть до полу, и, сунув горшок под печку, что-то прошептала погромче, приподнялась и поклонилась. Затем сморщенными губами она задула огонь, ощупью добралась до печки и, кряхтя, взобралась на нее. В избушке стало темно. Сверчок, покричав малую толику, замолк, дальше слышался шепот старухи, но и он замолк, так тихо замолк, как будто умер вместе с нею, и только месяц светил в избушку сквозь замерзшие окна. Вдруг под печкой послышался какой-то шорох, и будто кто-то тихо и осторожно начал есть.
* * *
Через несколько дней после того, тоже вечером, в другой избе, уже в самой средине деревни, ярко горела лучина, и в низенькую калитку поодиночке и попарно, торопливо пробежав от ворот до ворот, шмыгали женские фигуры. На дворе было морозно, но в самой избе тепло и даже душно. За большим столом в переднем углу сидело по лавкам несколько девок, все они были нарядны и большею частью молоды, между ними с краю сидели наши знакомки Васена и Дуня. Последняя часто вставала и хлопотала: она была хозяйка.
Васене и Дуне, обеим ровесницам, только по осени минуло шестнадцать лет, нынешнюю зиму они в первый раз были допущены к взрослым, в первый раз девки на выданье, невесты, не отгоняли их от себя, как молоденьких девчонок, и приняли в свой кружок, хотя приняли не без зависти: что делать, во всяком кругу молодость и красота больно колют неказистую зрелость.
Поэтому Дуня, дочь мужика не бедного, чтоб сойтись с подругами, зазвала их к себе вечер покоротать, святки справить обычной ворожбой и песнями.
Девки сидели немного чинно и как-то связанно, изредка они перекидывались словами, чаще подруга с подругой перешептывались; видно было, что чего-то недоставало, что веселье не началось еще. В углу баба, уж немолодая, низенькая, худощавая, с лицом холодным и озабоченным, что-то возилась и хлопотала у печки. В другом углу, у двери, стояли три или четыре парня и между ними хозяйский сын, Федюшка, с своим крестовым братом Антипом. На полатях, в самой середине, какая-то голова, вся обросшая курчавыми волосами, облокотясь на сложенные руки, спокойно и неподвижно глядела вниз, а около нее так же глядели две беловолосые детские головки и все чего-то будто ждали.
Вдруг распахнулась дверь, и в избу словно вплыла какая-то баба.
Федосевна! Тетка Федосевна! сказали все.
Тетке Федосевне можно дать на взгляд лет под сорок. Это была баба невысокая, толстая и спокойно-самоуверенная. Ее лицо, изрытое оспой, с приплюснутым носом и бойкими серыми глазами, смотрело чинно и степенно. Она вошла, остановилась, три раза перекрестилась перед образом и потом обратилась к бабе, хлопотавшей у печки.
Здорово, мать Васильевна, сказала она с поклоном, подошла и три раза поцеловалась с хозяйкой.
Здорово, Федосевна, отвечала та.
Здорово, красны девицы! Мир честной компании! сказала она, развязывая платок.
Здорово, тетка Федосевна, отвечали девки.
А что ж это вы, красные, собрались да поджав руки сидите? Ноне можно и песни спеть святки честные справить как след.
Да тебя ожидали, тетка Федосевна, сказала Дуня. Ты у нас всему уряд: справишь и наставишь.
О-ох вы, молодежь! Ну да твое дело, Дуня, неразумное, ты же и впервой еще, а вот вам бы, девушки, и неча чужа ума ждать, самим пора бы все знать да и других научать. Ну да уж давайте, делать нечего.
Девки с удовольствием расступились, пустили Федосевну на почетное место, в передний угол, и смотрели ей в глаза.
Федосевна уселась, спросила блюдо, хлеба, соли и угля и принялась устраивать подблюдные песни.
Приказания Федосевны исполнялись точно и беспрекословно. Все, что Федосевна делала, было проникнуто какою-то торжественностью, обрядностью. Она делала свое дело с твердою уверенностью знания, спокойное лицо ее приняло несколько важное, озабоченное выражение, и в нем была видна твердая и полная вера. В поданное блюдо, звеня, падали медные кольца и серьги, потом закрыли блюдо и под их мерный звяк тонкие и дружные голоса протяжно, торжественно запели «Славу». И славили они «Бога на небе», «государя нашего на сей земле», и славили они Русь святую, и чтоб правда была на святой Руси, славили ее реки вольные, чтоб большим рекам слава неслась до моря, малым речкам до мельницы, и хлебу песни поют, хлебу честь воздают. И потом: «Покатилось зерно по бархату», и «Идет кузнец из кузницы», и «Летит сокол по улице», и «Поскакал груздок по ельничку» и прочее.
Долго пелись эти песни, и, смотря по тому, что сулило будущее каждой девушке, лицо ее веселело или задумывалось. Если девушки не знали значения которой-нибудь из песен, они обращались к тетке Федосевне, и Федосевна разрешала их недоумения, сказывала счастье счастливой, утешала несчастливую.
Хорошая песня выпала на долю Дуни.
Быть тебе нонишний год замужем беспременно, вышла на долю ровня счастливая, сказала Федосевна. Гоже тебе, что вышла ровня, и через золото слезы льются, мать моя!
Дуня осталась довольна, а Антипка из угла посмотрел на нее, хотел что-то сказать, да только крякнул.
Но не такова была доля Васены. Золото и жемчуг и камни самоцветные вышли ей в песне, но песня эта имела неопределенное значение. Одни говорили, что к богатству, другие что к несчастью.
Растолкуй, тетка Федосевна, сказала Васена, и светлые глаза ее беспокойно ждали ответа.
А много значит эта песня, девка, много разного значит: али богатство большое, али что недоброе А попросту, девка, по моему разуму: нет еще нонишний год никакой тебе судьбы Ну да молода еще ты, мать моя, и подождешь: годик еще, чай, семнадцатый?
Шестнадцатый, сказала Васена.
Что ж, и постарше тебя есть, да ждут Божьей благодати
Одно кольцо осталось только в блюде и одиноко звякало. Было около полуночи. Федосевна, а с ней и девки встали и начали собираться по домам.
А чье кольцо осталось? спросила Федосевна.
Мое! отвечала девка высокая, бледная и уж не первой молодости.
Экая ты бесталанная! сказала с участием Федосевна. Не выходит те-е судьба твоя! А можно узнать ее, мать моя, сказала она тихо. Возьми ты это кольцо и хлебец возьми, и ступай ты в полночь в овин или в баню слушать.
Не надоть, отвечала девка грустно и равнодушно, я свою участь знаю.
Федосевна прищурилась, поглядела на нее и спросила тихо:
Смотрела?
Смотрела, так же тихо отвечала девка.
Видела?
Видела, отвечала она.
Гурьбой вышли девки и парни из избы, и вскоре говор их послышался за воротами, разбрелся по деревне и мало-помалу замолк. Васену оставила Дуня ночевать у себя, оттого что далеко ей идти было. Они хотели уж ложиться спать, как вдруг дверь отворилась, и Федосевна поманила их. Они вышли в сени.
Нарочно, голубки, воротилась для вас, сказала Федосевна. Вы девки молодые, ничего не знаете, а при людях не след мне вам было говорить. Хотите попытать судьбу свою и узнать все вдосталь, наверное?
Как же это, тетя? шепотом говорили они.
А много случаев есть. В бане сидеть хотите?
Вместе?
Коли вместе, вместе ничего не будет.
Боюсь, сказала Дуня.
Федосевна посмотрела вопросительно на Васену.
И я боюсь, нерешительно сказала она.
Не в бабушку ты, видно, пошла, сказала Федосевна. Та, не к ночи молвить, и пострашней не боится.
Что те-е баушка! сказала с упреком Васена.
Ну, да я так только, к слову пришлось. А ты девка добрая. Так что же, мати мои, на перекресток с зеркальцем тоже боитесь?
Девки задумались.
Ну так я вам вот что скажу: это дело не страшное, а верное, и сегодня день такой. Выйдите вы в полночь за ворота, и зажмурьтесь вы и повернитесь три раза, коя как встанет, и взгляньте вы на небо, и коль увидит коя стожары на правой руке и быть той замужем, а коль увидит коя девичьи зори годовать той в девках беспременно. Ну, прощайте, красные, спать пора