— Вон, видишь, Скрипач, там вроде крутится?
Толик присмотрелся — посреди поляны в траве обнажилась рыжая земля. Над проплешиной медленно, как пылинки в солнечном луче, кружились листья,
изломанные веточки, всевозможный сор.
— Это «карусель», — пояснил Будда. — Попадёшь в такую — завертит, втянет в центр, а потом — ба-бах. Аномалия разряжается, как взрыв, — всё, что
затянула, рвёт в клочья. Вообще, мне это образование Зоны служит напоминанием о колесе сансары. Вот так нас крутит дольняя жизнь, вертит и влечёт
путями, смысла которых мы не умеем распознать. Листку в «карусели» кажется, что весь мир вращается вокруг него, а на самом-то деле — наоборот, это
он крутится вокруг центра аномалии, а «карусель» тоже не центр мира. Я думаю, все аномалии располагаются в Зоне по определённому плану, как буквы на
исписанном листе… Ну, вроде послания нам. Эх, если бы я имел возможность расшифровать эту запись! Я бы разом постиг истину и достиг сатори…
Толик остановился и уставился на аномалию.
— Кто окажется в «карусели», — бухтел толстяк, — того разрывает в куски, потом эти куски сожрут твари Зоны. Собака, например, сожрёт. И кто
знает, не вселится ли твоя душа при очередном повороте колеса сансары в слепую собаку. Если карма подпорчена, это вполне может рассматриваться как
искупление…
— Слушай, Будда, а по-простому ты говорить не можешь?
— Не-а, не могу. А зачем по-простому? Кто просто говорит, тот просто мыслит, потому что наша речь — это мы и есть. Наша речь — вербальная
проекция души. Был бы я прост, не смог бы догадаться, что аномалии — это буквы неведомого алфавита, но я…
— А что это там? У «карусели»? — Толик ткнул пальцем. — Вон, красное такое?
Толстяк посмотрел, куда показывал Скрипач, потом торопливо покосился на подельников. Перехватил внимательный взгляд Груза и деланно радостным
тоном объявил:
— Опа! Пацаны, стойте! Скрипач «кровь камня» заметил!
А Толик понял, что сглупил. Надо было тихонько заныкать артефакт, но теперь уже поздно. Бригада остановилась, и Животное осторожно подтянул
«кровь камня» длинной палкой поближе, поднял и отдал Торцу.
— Молодец, — важно похвалил Толика бригадир, — это в зачёт твоего долга Чардашу пойдёт. Везёт тебе, пацан. Первый день, а процентов десять ты
уже отработал… Может, и нам с тобой фартить начнёт наконец…
Вот тут-то Толик Скрипач и начал понимать, что дела у его новой бригады обстоят паршиво. И чем дальше, тем очевиднее делался этот факт.
Вечером у костра выпили дрянной водки, но и выпивка не сблизила подельников, все держались наособицу.
Колян с Грузом отодвинулись от огня и принялись дымить самокрутками, делали глубокие затяжки и надолго задерживали дыхание — коноплю, значит, в
табак добавили. Толик этого не одобрял, хотя приятели частенько пытались приобщить.
Угрюмый Мистер помалкивал, глядя в костёр, и рыжие отсветы пламени бродили по его лицу, обрамлённому рыжими патлами. Животное снова шептался с
Торцом и поминутно косился, не подслушивает ли кто. Торец вдумчиво кивал…
Даже говорливый Будда заткнулся.