Мама вжималась в стул и старалась отвлечься на что-то иное, но стенания Бабушки доходили наконец до слуха дворецкого Фарбера, и тогда Хильду Стоунбрук окружали со всех сторон банками, склянками и нюхательными солями.
Аньеза как-то попыталась ответить на бабушкины слова, но та, услышав ее голос, схватилась за голову, побелела, упала в обморок и не приходила в себя неделю. Все врачи, в особенности семейный доктор Стиффорт, был уверен, что все это не последствия удара, а только следствие дурного характера и истерии, и лекарство здесь одно: усмирение себя и ограничение в еде, но Хильда его не слушала только махала рукой и призывала к себе Эдварда, а Эдвард умолял каждом письме их крепиться и ждать его возвращения.
Одним словом, жизнь в поместье была богата на события, но не радостна.
Грета, это ужасное лекарство, я не намерена его принимать.
Но, миссис Стоунбрук, ваш врач сказал
Я сказала, что не буду принимать его! Унеси! Иначе я тебя уволю, и ты останешься на улице и без рекомендаций!
Будничный диалог повторялся из раза в раз, и через несколько часов Хильда принялась бы распекать свою горничную, что та не принесла лекарство вовремя, и что та слишком неповоротлива для такой работы, и что она, старая миссис Стоунбрук, занимается настоящей благотворительностью, позволяя таким глупым девушкам, как Грета быть на содержании в доме.
Фарбер, отнесите эти цветы, они пахнут, и у меня от них мигрень.
Это камелия, мадам. Если позволите, мадам, они не пахнут и вовсе.
Что же так ужасно пахнет лимоном? Мадаленна знала, что Бабушка вздернула нос и начала медленно помахивать веером; она всегда так делала, когда ей казалось, что она сейчас упадет в обморок. Я чувствую этот отвратительный запах лимона!
Бабушка, тихо начала Аньеза. Думаю, это мои духи.
По мрамору зашаркали туфли на кожаной подметке, и Мадаленна увидела в отражении чайника Бабушку. Она была, как и всегда по утрам, в старом бархатном халате, место которому было в музее Искусств, однако Хильда носила его каждый раз, когда плохо себя чувствовала каждый день и искренне полагала, что лучше этого халата быть ничего не может.
Хильда Стоунбрук никогда не улыбалась по утрам, она вообще никогда не улыбалась, и каждый день встречала с одинаково хмурым выражением лица, и Мадаленна боялась, что с годами она станет такой же.
Вот как? Впрочем, я не удивлена, у тебя всегда был дешевый вкус на духи. Хильда прошла в столовую и уселась в большое вольтеровское кресло. Кстати, Фарбер, отошлите китайские фонарики, они мне не нравятся. И смените тент над газоном, этот слишком хорош для Дженнигсов, им подойдет и в горошек. Можете идти.
Очень хорошо, мадам.
Но стоило Фарберу отойти на полшага, как снова раздался капризный голос, и бедному дворецкому пришлось балансировать с подносом в одной руке, и с вазой с цветами в другой, и если бы посмел уронить хоть что-нибудь, то его немедленно ждала бы известная участь увольнение. А Мадаленне совсем не хотелось бы расставаться с приятным собеседником.
Стойте, Фарбер! Мэдди, что ты скачешь, будто ты сидеть не можешь? Это неприлично! Сядь наконец и оставь в покое эти несчастные цветы. Хильда так часто возмущалась Мадаленной по поводу и без, что та к этому уже привыкла, и только поставила вазу с камелиями около себя и незаметно махнула дворецкому рукой. Так вот, Фарбер, напомните повару, что я хочу свинину на обед, а баранью ногу пусть отправят обратно.
Слушаюсь, мадам.
И вот что, Фарбер, скажите Грете, чтобы она проветрила мои комнаты, но так, чтобы не было сквозняка. Эта девчонка хочет меня уморить.
Слушаюсь, мадам.
И не стойте у меня над душой, Фарбер! Терпеть не могу, когда кто-то стоит позади меня и смотрит! Будто хотят удушить или отравить!
Мадаленна почувствовала, как мама мягко погладила ее по руке, осторожно улыбнулась и взялась за чайник. Хильда не разрешала никому наливать себе чай, кроме своей внучки, и причину такого расположения не знал никто.
Хильда не любила Мадаленну, порой последней казалось, что Бабушка ее даже ненавидела, и, поразмышляв, решила, что ежедневные ритуалы с чаем еще одна попытка унизить и напомнить о ее месте.
Не слишком крепкий, Мэдди. поморщилась Бабушка. В прошлый раз ты заварила такой крепкий чай, что я весь день пролежала с головной болью.
Хорошо, бабушка.
Думаешь, что это так просто, заерзала на стуле Хильда. Заставить меня сгинуть?
Я никогда об этом не думала, бабушка.
Вот оно что, не думала. И почему же это?
Хильда пристально посмотрела на Мадаленну, и той показалось, что вместо Бабушки, она увидела огромную змею страшную, ядовитую и опасную. Оставалось только удивляться, как у такой ужасной женщины родился такой замечательный сын.
Потому что убийство это грех.
Не надо, замахала рукой Бабушка. Не надо мне говорить о религии, девочка. Ты в ней все равно ничего не понимаешь.
Мадаленна стиснула в руках серебряный носик чайника и постаралась вспомнить что-то приятное. Весна в Портсмуте, когда все начинает расцветать; вишня раскидывает свои серьги по всему городу; чайный магазин мистера Кемпа в лучах рассветного солнца; новый роман Люси Брайсон, «Рыбаки в море» Уильяма Тернера определенно, в мире было еще много прекрасных вещей, чем брюзжание миссис Стоунбрук.
Наконец Мадаленна села за стол, и по отмашке Бабушки все принялись за еду. Мадаленна успела привыкнуть за несколько лет и к горячей овсянке, и к отварным бобам и маленьким тостам с сыром и даже приучила себя не думать о вкусе еды, а понимать, что это только топливо, благодаря которому человек существует, а топливо вовсе и не обязано быть вкусным, и она старалась успеть все съесть прежде чем Бабушка начнет задавать вопросы про деньги и хозяйство.
Мэдди, бога ради, послышался голос миссис Стоунбрук, и Мадаленна чуть не подавилась бобом. Перестань так молотить еду! Это неприлично! И потом, на твоем месте я и вовсе бы отказалась от завтрака; мне кажется, ты потолстела.
Бабушка, робко, но запротестовала Аньеза; все, что касалось ее дочери, было для нее священно. Это неправда, вам показалось; Мада Мэдди отлично выглядит.
Показалось! Бабушка передразнила итальянский акцент, и Мадаленна едва удержалась от того, чтобы не бросить что-то едкое. Это тебе с утра показалось, что это хорошее платье! А я вижу, что Мэдди потолстела! Впрочем, если ты хочешь, чтобы твоя дочь была некрасивой, это твой выбор. Ладно, Мэдди, что там со счетами?
Счета за газ оплачены, и за воду тоже.
И сколько они решили с нас содрать?
Двадцать фунтов и пятьдесят.
Столовая огласилась горестным вздохом, и Бабушка раскрыла свой веер. Разумеется, она начнет сейчас причитать о том, как много у нее забирают, и как мало отдают, а потом подозрительно посмотрит на Мадаленну и спросит, не умыкнула ли она пару фунтов себе? Все это Мадаленна знала и терпела как надоевший спектакль, который она видела сто раз и знала каждую реплику наперед. Хотелось бы ей быть не актером, а просто зрителем, и взять, хлопнуть дверью ложи и уйти навсегда из этого театра.
Невозможно! Невозможно! завелась Бабушка. Это же просто грабеж, они меня грабят; да! Впрочем, Мэдди, она развернулась в кресле и снова начала напоминать змею. Может быть, милая, ты что-то от меня утаила?
Ваша горничная уже осмотрела мою комнату, и если бы она что-то нашла, то, думаю, давно бы принесла вам.
Миссис Стоунбрук надулась и неприязненно посмотрела на Мадаленну; по-другому она на нее никогда не смотрела. А Мадаленна привыкала.
Сначала ей казалось, что она медленно сходит с ума; наверняка она допустила какую-то ошибку, и первые три года она все старалась завоевать расположение Хильды ведь другого отношения она к себе не видела, а потом вдруг в Портсмут переехала Мария мать Аньезы. Внучку у нее спрятали с того момента, как Мадаленна родилась, и вовсе не планировали показывать, и Мария сама сорвалась из Тосканы, только чтобы увидеть «свою звездочку».