Ёхху обернулся, покачал ушастой головой, притопал обратно.
– Тфоя устать?
– Очень. Давай отдохнем.
– Надо ходить. Другой сопка отдыхать, – Уф махнул лапищей. – Тама. Фстафай.
– Не могу! Давай посидим. Ну хоть минуточку! – взмолилась Маруся.
– Не хорофо. Надо ходить, – упрямо повторил ёхху.
– Вот зануда, – прошептала девочка, и тут ей в голову пришла отличная идея. – Уф, если кроссовок нет, их можно сделать.
Маруся разулась, вытащила нож и быстро отрезала у сапог голенища. Полюбовавшись получившимися галошками, она проделала в них дырочки, срезала задники, оставив лишь узкие полоски резины. Получились чудесные сандалии. Или даже босоножки.
– Ну вот, порядок! – обрадованно сообщила своему спутнику Маруся. – Удобно и практично. Теперь можно идти.
Уф с сомнением осмотрел результат Марусиных трудов, поднял отрезанные голенища и упрятал в свой короб.
– Не хорофо. Маруфя ломать фапоги. Не нрафится.
– Зато мне очень нравится, – обуваясь, отрезала она. – Все, пошли.
Идти и в самом деле стало намного легче. После тяжеленных сапог ноги сами собой летели вперед, перепрыгивали через валежины, пружинисто отталкиваясь от мохового ковра.
«Не так уж все и плохо», – весело сказала себе Маруся и тут же помрачнела, вспомнив о цели их путешествия. Что ждет ее в том загадочном месте, где жили ученые и, судя по всему, ее мама, Ева Гумилева, «Мам ефа», как произносил Уф? Почему ёхху настаивает, что она по своей воле ушла к каким то страшным мясоглотам? Зачем? И как все это связано с папой?
«Пока понятно только одно: Бунин отправил меня в это дикое место не случайно», – Маруся рукавом стерла со лба пот.
Следом за Уфом девочка вышла на вершину сопки.
– Тама отдыхать, – показал на соседнюю сопку великан. – Огонь жечь, еда куфать. Уф…
Прикинув расстояние – всего и делов то спуститься и подняться – Маруся кивнула и спросила:
– А оттуда далеко еще?
– Болото фпуфтимся – раф, – начал загибать толстые пальца ёхху. – Река ходить – дфа, каменный поле – три и белый гора – фетыре. Недалеко. Уф…
– Ну, раз недалеко, то веди, – сказала Маруся. Ей и в самом деле показалось в тот момент, что все трудности уже позади.
О том, насколько опрометчиво она поступила, расправившись с сапогами, девочка поняла буквально через полчаса. Спустившись по заросшему карандашными березками склону в ложбину, Маруся сперва не взяла в толк, почему тут так холодно. Солнце стояло высоко, но в глубоком овраге между двумя сопками царил полумрак. Где то журчал ручеек. Угрюмые лиственницы высились повсюду, как колонны в храме, посвященном какому то явно недоброму божеству.
А на самом дне оврага лежал снег.
Снег – летом, в августе!
И не маленький сугробчик, а целая полоса ноздреватого, припорошенного хвоей и древесным сором снега шириной метров двести. Снежный язык начинался где то в глубине ложбины и уходил вниз, скрываясь за деревьями.
– Он что, с зимы тут лежит? – удивилась Маруся.
– Аха, – откликнулся Уф. – Фсегда. Прохладно. Хорофо. Нрафится.
– Ничего себе «хорофо»! Холод такой, что замерзнуть можно, – девочка поежилась. – Пошли быстрее!
Ступив на снег, Маруся нагнулась, зачерпнула горсть, слепила снежок и кинула в Уфа.
– Зачем? – недоуменно спросил великан.
– Весело же! – улыбнулась Маруся, но вскоре ей стало не до веселья: через несколько шагов снег набился в босоножкосандалии, а спустя полминуты растаял.
2
– Тфоя – глупый, – гудел Уф, поднимаясь на вершину сопки.