José Silvestra, of course, said Captain Good.
Конечно, Хозе Сильвестр! воскликнул капитан Гуд.
Yes, José Silvestra, or rather his skeleton and a little skin. His face was a bright yellow with bilious fever, and his large dark eyes stood nearly out of his head, for all the flesh had gone. There was nothing but yellow parchment-like skin, white hair, and the gaunt bones sticking up beneath.
gaunt [gɔ:nt]
Да, Хозе Сильвестр, вернее его скелет, обтянутый кожей. Его лицо было ярко-желтого цвета от лихорадки, и большие темные глаза, казалось, торчали из черепа так он был худ. Его кости резко выступали под желтой кожей, похожей на пергамент, волосы были седые.
Water! for the sake of Christ, water! he moaned and I saw that his lips were cracked, and his tongue, which protruded between them, was swollen and blackish.
moaned [mǝʊnd] (moan)
«Воды, ради бога, воды!» простонал он; губы его растрескались, и язык распух и почернел.
I gave him water with a little milk in it, and he drank it in great gulps, two quarts or so, without stopping. I would not let him have any more. Then the fever took him again, and he fell down and began to rave about Suliman's Mountains, and the diamonds, and the desert. I carried him into the tent and did what I could for him, which was little enough; but I saw how it must end. About eleven o'clock he grew quieter, and I lay down for a little rest and went to sleep. At dawn I woke again, and in the half-light saw Silvestra sitting up, a strange, gaunt form, and gazing out towards the desert. Presently the first ray of the sun shot right across the wide plain before us till it reached the faraway crest of one of the tallest of the Suliman Mountains more than a hundred miles away.
Я дал ему воды, в которую добавил немного молока, и он выпил не менее двух кварт[25] залпом, огромными глотками. Больше я побоялся ему дать. Затем у него начался приступ лихорадки, он упал и начал бредить о горах Сулеймана, об алмазах и пустыне. Я взял его к себе в палатку и старался облегчить его страдания, насколько это было в моих силах. Многого сделать я, конечно, не мог. Я видел, чем это неизбежно должно кончиться. Около одиннадцати часов он немного успокоился. Я прилег отдохнуть и заснул. На рассвете я проснулся и в полумраке увидел его странную, худую фигуру. Он сидел и пристально смотрел в сторону пустыни. Вдруг первый солнечный луч осветил широкую равнину, расстилавшуюся перед нами, и скользнул по отдаленной вершине одной из самых высоких гор Сулеймана, которая находилась от нас на расстоянии более сотни миль.
There it is! cried the dying man in Portuguese, and pointing with his long, thin arm, 'but I shall never reach it, never. No one will ever reach it!'
Suddenly, he paused, and seemed to take a resolution. Friend, he said, turning towards me, are you there? My eyes grow dark.
«Вот она! воскликнул умирающий по-португальски, протянув по направлению к вершине свою длинную, тощую руку. Но мне уже никогда не дойти до нее, никогда! И никто никогда туда не доберется! Вдруг он замолчал. Казалось, что он что-то обдумывает. Друг, сказал он, оборачиваясь ко мне, вы здесь? У меня темнеет в глазах».
Yes, I said; yes, lie down now, and rest.
«Да, ответил я, я здесь. А теперь лягте и отдохните».
Ay, he answered, I shall rest soon, I have time to rest all eternity. Listen, I am dying! You have been good to me. I will give you the writing. Perhaps you will get there if you can live to pass the desert, which has killed my poor servant and me.
eternity [ɪ'tɜ:nɪti]
«Я скоро отдохну, отозвался он. У меня будет много времени для отдыха целая вечность. Я умираю! Вы были добры ко мне. Я дам вам один документ. Быть может, вы доберетесь туда, если выдержите путешествие по пустыне, которое погубило и меня и моего бедного слугу».
Then he groped in his shirt and brought out what I thought was a Boer tobacco pouch made of the skin of the Swart-vet-pens or sable antelope. It was fastened with a little strip of hide, what we call a rimpi, and this he tried to loose, but could not. He handed it to me. Untie it, he said. I did so, and extracted a bit of torn yellow linen on which something was written in rusty letters. Inside this rag was a paper.
Затем он пошарил за пазухой и вынул предмет, который я принял за бурский кисет для табака, сделанный из шкуры сабельной антилопы. Он был крепко завязан кожаным ремешком, который мы называем «римпи». Умирающий попытался развязать его, но не смог. Он передал его мне. «Развяжите это», сказал он. Я повиновался и вынул клочок рваного пожелтевшего полотна, на котором что-то было написано буквами цвета ржавчины. Внутри находилась бумага.
Then he went on feebly, for he was growing weak: The paper has all that is on the linen. It took me years to read. Listen: my ancestor, a political refugee from Lisbon, and one of the first Portuguese who landed on these shores, wrote that when he was dying on those mountains which no white foot ever pressed before or since. His name was José da Silvestra, and he lived three hundred years ago. His slave, who waited for him on this side of the mountains, found him dead, and brought the writing home to Delagoa. It has been in the family ever since, but none have cared to read it, till at last I did. And I have lost my life over it, but another may succeed, and become the richest man in the world the richest man in the world. Only give it to no one, señor; go yourself!
ancestor ['ænsestǝ]
Он продолжал говорить очень тихо, так как силы его слабели:
«На бумаге написано то же самое, что и на обрывке материи. Я потратил многие годы, чтобы все это разобрать. Слушайте! Мой предок, политический эмигрант из Лиссабона, был одним из первых португальцев, высадившихся на этих берегах. Он написал этот документ, умирая среди тех гор, на которые ни до этого, ни после не ступала нога белого человека. Его звали Хозе да Сильвестра, и жил он триста лет назад. Раб, который ожидал его по эту сторону гор, нашел его труп и принес записку домой, в Делагоа. С тех пор она хранилась в семье, но никто не пытался ее прочесть, пока наконец мне не удалось это сделать самому. Это стоило мне жизни, но другому может помочь достичь успеха и стать самым богатым человеком в мире да, самым богатым в мире! Только не отдавайте эту бумагу никому, отправляйтесь туда сами!»
Then he began to wander again, and in an hour it was all over.
wander ['wɒndǝ]
Затем он снова начал бредить, и час спустя все было кончено.
God rest him! he died very quietly, and I buried him deep, with big boulders on his breast; so I do not think that the jackals can have dug him up. And then I came away.
Мир его праху! Он умер спокойно, и я похоронил его глубоко и положил валуны на могилу, поэтому не думаю, чтобы шакалам удалось вырыть его труп. А потом я оттуда уехал.
Ay, but the document? said Sir Henry, in a tone of deep interest.
А что же сталось с документом? спросил сэр Генри, слушавший меня с большим интересом.
Yes, the document; what was in it? added the captain.
Да, да, что же было написано в этом документе? добавил капитан Гуд.
Well, gentlemen, if you like I will tell you. I have never showed it to anybody yet except to a drunken old Portuguese trader who translated it for me, and had forgotten all about it by the next morning. The original rag is at my home in Durban, together with poor Dom Josés translation, but I have the English rendering in my pocket-book, and a facsimile of the map, if it can be called a map. Here it is.
facsimile [fæk'sɪmɪli]
Хорошо, господа, если хотите, я расскажу вам и это. Я еще никому его не показывал, а пьяный старый португальский торговец, который перевел мне этот документ, забыл его содержание на следующее же утро.
Подлинный кусок материи у меня дома, в Дурбане, вместе с переводом бедного дона Хозе, но у меня в записной книжке есть английский перевод и копия карты, если это вообще можно назвать картой. Вот она. А теперь слушайте: