Жуга помолчал.
Мудрёно, наконец сказал он. А цвет?
Жёлтый Как глина.
Мудрёно, задумчиво повторил Жуга.
Реслав захихикал, толкнул приятеля локтем.
Слышь, Жуга, а как ты битюга этого заставил ну, это в штаны, а? Как, а?
Не заставлял я, засопел травник. Сам он И тоже засмеялся. Смех его был тихим, словно шуршащим, но искренним. Отсмеявшись, оба зарылись поглубже в сено и погрузились в сон.
В раскрытых дверях сарая показался неясный сгорбленный силуэт, постоял секунду-другую, прислушиваясь к доносящемуся сверху сопению, и исчез бесшумно, будто не был вовсе, только ветерком повеяло. Где-то в деревне еле слышно было отсюда забрехал пёс, и всё стихло.
Ночь вступила в свои права.
* * *
Реслав проснулся поздно и некоторое время лежал неподвижно, полузакрыв глаза. Вставать не хотелось. Под высокой шатровой крышей плясали в солнечных лучах пылинки кровля была худой. «Уж не её ли мы чинить подрядились?» мелькнула беспокойная мысль, мелькнула и пропала, но намётанный глаз деревенского паренька уже высматривал прорехи вот тут закрыть нужно, и тут, и вот тут А здесь и вовсе перестилать
Потревоженный раздумьями, сон ушёл окончательно. Реслав сел, разбрасывая сено, потянулся. Зевнул. Осмотрелся по сторонам.
Жуга исчез. Примятое сено ещё хранило форму тела, но и только. «Ранняя пташка!» одобрил Реслав, подобрал полы своей свитки, подполз к краю сеновала и потянул к себе лестницу.
Жуга отыскался во дворе. Длинный, поджарый, одетый в одни лишь выцветшие штаны, он только вытянул из колодца ведро воды и теперь умывался до пояса, шумно фыркая и тряся головой. Брызги летели во все стороны. Взгляд Реслава скользнул по его спине, невольно задержавшись на чудовищном шраме такой же белёсый и рваный, как остальные, он косо спускался от шеи через лопатку и исчезал, немного не доходя до правого бока. Мышцы здесь срослись неровно, и спина казалась искривлённой. «Эва как приложило! ошеломлённо подумал Реслав. Может, и рёбра поломало Чем это?»
Сейчас, без рубашки, Жуга казался вовсе даже не худым. Мускулы его сидели как-то по-особенному плотно и ладно, жира не было вовсе он казался гибким и ловким. Реслав, коренастый и широкоплечий, как все северяне, никогда не видел ничего подобного. Заслышав шаги, Жуга обернулся.
А, Реслав! Рыжие его волосы топорщились, словно пакля. Долго спишь, скажу я тебе.
И тебе доброе утро. Куда спешить-то? Реслав тем не менее почувствовал себя уязвлённым. Вдобавок собственная одежда после ночёвки в сене показалась ему мятой и пыльной до безобразия. Стянув свитку через голову, он остался в одних портках и подвинул к себе ведро.
И то верно, согласился Жуга и огляделся. Какая крыша-то? Эта, что ли?
А? Реслав покосился на хату Довбуша. Кровля и впрямь была хуже некуда. Рядом под навесом лежала большая копна свежей соломы на перестилку. Может, и она Фс-с!..
Вода оказалась уж очень холодной. На миг у Реслава захватило дух, но вскоре он вошёл во вкус, вымылся с головой и лишь после этого напялил свитку, предварительно её встряхнув. В воздухе облачком заклубилась пыль, бродившие по двору куры в панике бросились врассыпную.
Жуга, отставив ногу и задравши голову, рассматривал из-под ладони крышу хаты. На его груди, на волосяной верёвочке висел крестик из прозрачного жёлтого камня, похожий на букву «Т» с ушком на верхушке. Реслав видел такой впервые, но камень признал сразу электрон[2]. Он приблизился и вновь не удержался покосился на шрам. Словно почувствовав, Жуга обернулся, перехватил его взгляд.
Кто это тебя так? неловко спросил Реслав. Звери?
Люди, угрюмо буркнул травник и, подумав, добавил непонятно: И земля.
А-а протянул Реслав.
Эй, работнички! послышалось за воротами. Оба обернулись.
Довбуш на телеге, влекомой серой в яблоках лошадью, привёз новый ворох соломы, остановил колымагу посреди двора, скомандовал:
Сгружайте, я сейчас! и направился в дом.
«Ганка! Хэй, Ганка!» послышалось затем. «Оу!» отозвался звонкий девичий голосок. «Еды работникам дашь, нет?» «Несу!»
Реслав сбросил под навес очередную охапку, поднял руку утереть пот, да так и замер.
Эй, ты чего начал было Жуга и тоже смолк.
Перед ними с глиняной миской в руках стояла Ганна.
Стройная, загорелая, с лентой в волосах, в простой домотканой юбке и вышитой рубашке, она была необыкновенно, чудо как хороша! Чёрная коса, небрежно переброшенная через плечо, юная грудь, так и распирающая рубашку, алые губы, а глаза Казалось, в ней было всё очарование юности в тот момент, когда в девочке просыпается женщина, и чувствовалось: ещё год-полтора и не будет краше её никого во всей округе. Реслав почувствовал, как бьётся сердце, и подумал, что ещё миг и он утонет в этих больших, широко раскрытых, васильково-синих
Ну, что уставились? рассмеялась та, поставила миску наземь, снова сбегала в дом и вернулась с ложками, краюхой хлеба и большим арбузом. Ешьте, работяги! сверкнула белозубой улыбкой и исчезла окончательно.
Дочь его? спросил Жуга, глядя ей вослед.
Н-да вздохнул Реслав. «Хороша Маша, да не наша» Слыхал я про Довбушеву дочку, но такой красоты увидеть не чаял!
А что так? Что она?
Да Балаж вроде как к ней посвататься хочет по осени. Слыхал я краем уха, что и он ей люб. Вот
Да Жуга кивнул, улыбнулся невесело. А хороша!
Истинный бог, хороша! согласился Реслав.
В миске оказалось густое крошево из овощей, яиц и лука, щедро сдобренное солью и сметаной и залитое холодным квасом. Приятели быстро очистили её, умяли хлеб и разрезали арбуз. Тот оказался красным и сладким. Реслав довольно крякнул Довбуш оказался щедрым на харчи. Жуга тем временем позвал хозяина.
Закончили трапезничать? осведомился тот.
Воды горячей не найдётся ли? спросил Жуга.
А сколь тебе?
Кружку нет, две.
Довбуш скрылся в избе, вернулся с дымящей крынкой.
На. Да не мешкайте солнце уж высоко.
Уж постараемся, заверил его Реслав и поволок с сеновала лестницу.
Жуга развязал свой мешок, разложил на доске связки сухих трав и кореньев. Заинтересованный Реслав подошёл. Тут были полынь, тысячелистник, веточки можжевельника с ягодами, костенец, остролодочник, борец Чуть в стороне лежали пижма, бедренец-камнеломка, карагана, кора с дерева и ещё много трав и корешков, названия которых Реслав не знал. Жуга налил кипятку в миску, бросил трав, положил чистую тряпицу. В крынке тоже заварил что-то тёмно-коричневое, с колючим мятным запахом. Настой из крынки выпил, а тряпкой, завернув штанину, повязал колено. На всё про всё ушло минут десять, после чего травы снова скрылись в мешке.
Ну, пошли, что ли.
Реслав приставил лестницу и полез на крышу.
* * *
За день сделали четверть всей работы. Крыли в два слоя. Реслав скидывал старую солому, киянкой подколачивал где надо стропила, укладывал новые вязки тугие, золотистые, пахнущие терпкими летними травами. Босоногий рыжий Жуга суетился внизу, подгребая солому, увязывая её в пучки и споро подавая наверх. Отсюда, с крыши, его хромота была особенно заметна.
Вечером, отужинав кашей с маслом и молоком, сдали работу хозяину и полезли спать на сеновал.
Так прошло два дня. Работа двигалась помаленьку. Жуга каждое утро и вечер запаривал свои травы. Легконогая Ганка появлялась то тут, то там, поспевая по хозяйству, и исчезала по вечерам: то и дело у ворот мелькал Балаж. Реслав часто глядел ей вослед, вздыхал; Ганка смеялась, ловя его взгляды, подшучивала над неуклюжестью Реслава, над шевелюрой Жуги. Как вскоре узнали друзья, Довбуш был вдовцом, и дочка вела хозяйство кормила кур и скотину, смотрела за домом, готовила еду. Реслав предложил было прогуляться в корчму попить пивка, послушать поселян, но Жуга отказался, и он тоже не пошёл. Был Жуга молчалив и мрачен и лишь по вечерам долго лежал с открытыми глазами и грустно улыбался.