А теперь давайте сюда чертежи. И гость отдаёт хозяину секретные штабные документы ватной рукой, после чего проваливается в дремоту.
Алиса
На веранде полумрак, дивная смесь манящих запахов и шелестов. От кипарисов веет свежестью. Цикады, светлячки, звёзды. Ночь тиха и желанна.
Что же это? спрашивает инженер-поручик хриплым шёпотом. Миниатюрная дама с обнажёнными белыми плечами кривит пурпурные губы:
Будто не знаете! А ещё туда же руки распускать! Корсет! Там шнуровочка, видите?
Корсет мечтательно произносит поручик с ловкими пальцами пианиста, а это что же?
Дама томно закатывает глаза и начинает учащённо дышать, её грудь при этом освобождается из плена:
Ах, что же? Да неужели Вам не совестно спрашивать такое? Это чулки французскиеТссс! Осторожно, не порвите!.. И откуда в Вас столько задору?
А это что же, несравненная Алиса?
Дама, как сказочная змея выворачивается из объятий поручика, её рука тянется к тяжёлому стеклянному кубку вина:
Что же Вы не выпьете со мной лёгкого винца, Станислав? Ведь это не что-нибудь, а настоящий Инкерман!
О да, Алиса, охотно! Такие вина подобает разливать из амфор
Дама ловко уворачивается от поцелуя, и белой рукой протягивает поручику второй кубок:
Хочу, чтоб нам прислуживал робкий послушный и миловидный юноша почти без одежды, пусть он молчит и подливает нам вина!
Отчего же юноша? Пусть это будут две девицы-близняшки с каштановыми волосами, лебяжьими шеями и торчащими винными сосками! А мы будем возлежать и предаваться неге, восхваляя Диониса! И ножки непременно должны быть стройны!
Ножки? задумчиво повторяет Алиса, выставляя напоказ белую ноженьку. Не знаю, кто этот Ваш Денис, поручик, почти наверняка какой-нибудь грубиян из кавалерии, они там все грубияны А Вы вот ничегоНу идите же сюда Давайте выпьем на брудершафт! И к чёрту Ваших девиц с лебяжьими сосками!
К чёрту вино! Я так давно мечтаю ухватить Вас за белоснежные ягодицы, Алиса!
Ах, поручик, замолчите Сделайте, всё, что хотите немедленно!
Из перлюстрированных писем черногорской княжны Марины
«если бы он только не был католик, этот молодой человек ах, я не знаю, чтобы и вышло тогда! Всегда галантен, учтив, в хорошем костюме, в обществе держался легко, мог красноречивой и меткою шуткой нанести укол любому «медведю в погонах», при этом не вызвав гнева, а только ответный хохот. Начитан, остроумен, знал на память множество стихов. Кроме русского немного понимал и говорил по-немецки, немного по-чешски, затем, разумеется, по-польски, но это только с поляками, по-сербски знал три-четыре фразы, но я их тебе повторить не могу, они неприличные. Например, про весло, что тебя принесло. Или другое, в вольном переводе на русский, мол, вернуть бы тебя туда, откуда ты взялся, и переделать на что-то толковое. Как видишь, я даже не могу написать это дословно, это же просто непечатные слова!
Объяснял мне геометрию Лобачевского на примере конского седла и кавалерийской трубы. Привёл в пример геометрии Евклида мою кровать, чем изрядно фраппировал, и вогнал меня в краску, шельмец! Но всё равно, я скучаю по этому С.!»
Генерал
Комната трещит от первобытного рёва, сопения, топота и возни, идёт нешуточная борьба:
Вот так, вот так! Бей, бей меня, Станислав! Бей меня нагайкою, убивай! Секи до смерти, как я своих холопов секу! ревёт плечистый коротышка Генерал, хлеща себя по голой бугристой волосатой спине казачьей нагайкой, рукоять которой зажата была в кулаке поручика, а кулак поручика в чугунном кулачище Генерала. Получается, тот сёк себя сам! У Станислава в глазах стоит библейский ужас, ведь со времён отмены крепостного права никаких холопов нет, да и у Генерала их нет и не было, увлёкся, вжился в роль!
Грохнулся Генерал на колени, и стал бить кулаком поручика себя по лбу:
Вот так, вот так! Трахни меня по лбу, Станислав, трахни меня в лоб, чтобы голова развалилась, як та чугуняка. Я подлец, последний подлец! Я же самый поганый человек! И не уговаривай меня! Я тварь, тварь! Бей меня, Станислав! Бей-убивай! Генерал был на кураже и тяжко пыхтел, как паровоз. Между прочим, я твой начальник! А ты?!
Тут, по счастью, в комнату без стука влетел Афоня:
Ваше превосходительство! Слыхал, будто Вас тут убивают?!
Чугунные клешни мигом разжались, и Генерал направился к новой жертве:
Афоня, сядь, я тебе приказываю! Наливай! Сало нарежь!
С красным, перекошенным от ярости лицом Генерал, тяжко дыша, обернулся к Станиславу и открыл пасть, заросшую дикими бакенбардами:
Ты! Именно ты! Ты предатель! Я твою польскую харю видеть не хочу! Пошёл вон!!!
И тут же ласково басом обратился к Афоне:
Афоня, голубчик, заводи граммофон! Нашу любимую!!!
И уже много позже, когда стих граммофон, когда уже сбежал даже Афоня, когда подчинённые заперли двери, даже через затворённые и запертые двери в ночи тем временем была слышна возня, звон стекла, бормотанье, топот и сопение. Генерал басом бранился, вещал на разные голоса, так называемые «песни демона Бугэйлло». За дверьми раздавалось нечленораздельное пение, немелодичное, зычное и басовитое, будто вдруг взяло и запело, к примеру, чучело кабана:
(Если попытаться передать это буквами, выйдет примерно следующее, на мотив «Из-за острова на стрéжень»):
Цáхуй бЫйло, хвот сухЭйло!
Хайма хЭйло хизболЭйд!
ПолубЫ его свынЭйло,
БезобЫйло хэйло-хЭй!
УпохЭй эби кобЫдло,
УзыхЭйло буздыгАн!
Абр-вЫ тэйих цухЫдло,
Аз бугЭйло обрахАн!!!
(Затем следовала серия тяжких ударов в стену, затем в пол, будто подбрасывают и с размаху роняют мешок с песком, и вот снова, но на другой мотив, и голосом уж вовсе звериным, хриплым и булькающим:)
ГымырбЭэ елдыпЫфэр хЭйямбá!
будыгáрно ухэйЁва бэрэдЭ!
Дэй горЫлкы дэй цыбýлйого горбá!
Хэй-я, хЭй-я, бырнахЫтая гыргá!
И снова старое знакомое:
Абр-вы тэйих цухЫдло,
Аз бугЭйло обрахáн!!!..
У, тывáри, уу, быдло
Вот и колыбельная на сон грядущий! Баю-бай, баю-бай! Спи, Станúслав, засыпай!
Барабанщицы
Переписано из так называемой Зелёной тетради инженер-поручика С.
В возрасте 14 лет отец взял меня на парад, посвящённый каким-то празднествам ко Дню города. Через 20 лет после Польского восстания в Варшаве уже понемногу устраивали подобные шествия, но это воспоминание отрочества навсегда врезалось в мою память ярким и незабываемым сном.
Мы стояли в первом ряду, и видели проходящие колонны процессий: наряженные горожане, какие-то всадники с саблями наголо я запомнил всё это весьма смутно.
Но потом появились они.
Их было слышно издалека по музыке и по особому оживлению в толпе, которое они вызвали своим появлением. Дюжина барабанщиц и дюжина девушек-музыкантов духового оркестра!
Впереди вышагивал стройный улыбающийся тамбýр-мажор в эполетах с увесистым древком с перекладиной, на ней болтались кисти султанчиков. Он задавал ритм. А вслед за ним в ногу шли, маршировали две дюжины одинаковых стройных девушек, обутые в высокие сапоги, в красных мундирах с золотыми галунами и с эполетом на одном плече, на головах у них были кивера с пером и позументом. Первая дюжина выстукивала ритм на одинаковых барабанах, там был и большой полковой барабан. Следом чеканила шаг другая дюжина духовой оркестр, сияя до блеска начищенной медью раструбов, и излучая солнечную музыку жизнелюбия. Это всё были, несомненно, польки. Они были настолько великолепны, что потом часто снились мне по ночам. Гремел бравурный марш барабанов, следом девушки-трубачи в такт раздували щёки. Козырьки киверов давали тень, и мне никак не удавалось разглядеть глаза.
Пылал удалью неистовый тамбур-мажор, музыканты чеканили шаг, гулко ухал полковой барабан, пронзительно звучали трубы, ревели валторны, свистала флейта. Сыпали дробью малые строевые барабаны. А они всё шли и шли мимо, а рядом был мой отец.