Которое просто и понятно, но ровно до тех пор, пока не начинаешь
задумываться, что же оно на самом деле такое.
Полный ведь бред слова господина Маштакова, при здравом рассмотрении и думать бы об этом не стоило, если бы…
Если бы он не увидел на несколько минут совсем другой мир. Безлюдный, но совершенно реальный. Тарханов не мог объяснить даже сам себе, в
чем тут дело, но он мгновенно ощутил его несомненную подлинность. Чуждую ему, но безусловную. Примерно таким образом нормальный человек
всегда в состоянии понять разницу между явью и самым достоверным и убедительным сном.
Несмотря на то что совершенно ему непонятен был и «пионерский» лагерь, и приветственные слова в адрес шестнадцатого по счету съезда
какого-то ВЛКСМ.
И что это все значит?
Если столь реальным оказался (или показался) тот мир, значит, здешний мир для него – сон?
И для Вадима Ляхова тоже?
(Вадим, кстати, тоже, без всякой связи со словами Маштакова и ничего о нем не зная, говорил о некоторых странностях жизни, начавшейся после
боя на перевале.)
Ну а если вообразить, что хоть в чем-то Маштаков прав, что как-то они оба связаны с совершенно другой жизнью? Или вообще всегда жили там, а
здесь оказались волей случая, или сумасшедшего профессора, что в принципе одно и то же? При всей абсурдности допущения, если его все-таки
принять как рабочую гипотезу, возникает вопрос, вытекающий уже из внутренней логики ситуации, – откуда же и у него, Тарханова, и у Ляхова
абсолютно полный комплект воспоминаний и о здешней жизни тоже?
Да вот хотя бы – Елена у Вадима, Татьяна здесь, в Пятигорске, у него? Они ведь не просто показались им на кого-то похожими, узнавание ведь
было мгновенным и взаимным.
Сергей еще раз постарался оживить в памяти воспоминания об учебе в Ставрополе, о поездках в увольнение в Пятигорск, о знакомстве с Татьяной
и все, что было именно тогда.
Ни малейших сомнений, никаких провалов в памяти. Он может точно назвать число и день недели, к примеру, того случая, когда они с Татьяной
поехали в Железноводск, поднялись на вершину горы по терренкуру, а обратно решили спуститься по дикому склону и забрели в душные заросли
полудикой малины и ели ее горстями, со смехом обсуждая, что будет, если из кустов вдруг вылезет горный медведь и предъявит свои претензии
на ягоду.
А потом они вылезли из электрички в Пятигорске, сели в открытый прицепной вагончик трамвая, и их накрыл на полпути жутчайший ливень.
Прибежали они в гостиницу ну уж такие мокрые…
Такое разве придумаешь?
Не проще ли в очередной раз прибегнуть к пресловутому принципу Оккама, принять за факт, что все-таки это Маштаков псих (да и похож), а сам
он в полном порядке, и забыть обо всем, благо других забот выше крыши.
Тарханов остановил машину, достал из холодильника под спинкой правого сиденья бутылку покрытого испариной ставропольского пива «Антон
Груби», выпил залпом половину, после чего присел на заросшую густой травой обочину и закурил.
Нет, это действительно самое лучшее решение – забыть пока обо всем об этом до возвращения в Москву, вместе с Вадимом все обсудить, еще раз
(или сколько потребуется) побеседовать с господином Маштаковым, а уж потом…
Тем более с ноля часов сегодняшнего дня он испросил у руководства двухнедельный отпуск, и следует воспользоваться им с полным
удовольствием.
Вообще Тарханов по своему характеру был мало склонен к рефлексиям.