- Он - великий человек, и катастрофа ’семьдесят второго года
вовсе не его вина. Просто ответственность на него возложили те, кто
ничего об этом не знает.
Больше не говоря ни слова, мистер Остуриас повернулся к ней спиной,
поднялся по ступенькам и скрылся внутри.
- Да, этого у вас не отнимешь, - сказал ей Стокстилл. - Вы никогда не
скрываете своего мнения.
- Кто-то же должен раскрывать людям глаза, - сказала Бонни. - Все, что
мистер Остуриас знает о Бруно, он вычитал в газетах. Ох уж эти газеты!
Хоть в этом плане жить стало лучше - газет больше нет, если, конечно,
не считать этого дурацкого листка Вести и Мнения . Но этот листок
бумаги - газетой считать трудно. Нужно отдать должное Дэнджерфилду:
лжецом его никак не назовешь.
Они с доктором Стокстиллом в сопровождении Джорджа и Эди, последовали
за мистером Остуриасом внутрь, в битком набитый людьми Форестер-Холл,
чтобы послушать очередную передачу Дэнджерфилда со спутника.
Сидя и слушая шорох статических разрядов, на фоне которого звучал
знакомый голос, мистер Остуриас размышлял о Бруно Блутгельде и о том,
что физик, возможно, жив. Бонни вполне может оказаться права. Она
хорошо знала Бруно, а то, что ему удалось подслушать из ее разговора
со Стокстиллом (хотя подслушивать в наши дни дело довольно
рискованное, но он просто не смог удержаться) она отправила Блутгельда
на лечение к психиатру…а это лишь подтверждало его самые мрачные
подозрения: этот доктор Бруно Блутгельд еще за несколько лет до
катастрофы был серьезно болен, был опасным безумцем, как в личной
жизни, так и по отношению к обществу.
Впрочем, это никогда не было тайной. Общество, как-то по-своему,
отдавало себе отчет: с этим человеком творится нечто неладное. В его
публичных заявлениях просто сквозила какая-то навязчивость,
болезненность, лицо всегда искажала мучительная гримаса, а речь была
сложной и путаной. И Блутгельд всегда распинался о каких-то врагах, об
их тактике инфильтрации, о систематической подрывной работе в
государственных учреждениях, в школах и общественных организациях,
словом, во всей инфраструктуре страны. Враги мерещились Блутгельду
повсюду, в книгах и кинофильмах, в людях, в политических организациях,
проповедующих взгляды, противоречащие его собственным. И, разумеется,
он умел убеждать, проповедовал свои идеи в манере, присущей
интеллигентному образованному человеку. Он ничуть не был похож на
какого-нибудь невежественного проповедника, брызжущего слюной и
хрипящего на митинге в захолустном южном городке. Нет, Блутгельд
всегда говорил очень умно, умело, профессионально. И все же, в
конечном итоге, его выступления были не более разумными, рациональными
или умеренными, чем пьяные откровения пьяницы и бабника Джо Маккарти и
ему подобных.
Кстати, в студенческие годы мистеру Остуриасу однажды довелось
пообщаться с Джо Маккарти, и тот показался ему весьма симпатичным
человеком. Зато Бруно Блутгельда симпатичным назвать было трудно, а
ведь мистер Остуриас в свое время познакомился и с ним. Причем, это
было не просто знакомство. Он и Блутгельд одно время работали в
Калифорнийском университете; разумеется, Блутгельд был профессором,
деканом факультета, а Остуриас - простым преподавателем. Но они
неоднократно встречались и спорили, схватывались, как с глазу на глаз
- в коридорах после занятий - так и на людях. И, в конце концов,
Блутгельд добился увольнения мистера Остуриаса.
Особого труда это не составило, поскольку мистер Остуриас в то время
поддерживал и принимал активное участие в деятельности множества
небольших радикальных студенческих организаций, выступающих за мир с
Советским Союзом и Китаем, и отстаивающих прочие подобные идеи.