Кстати, лететь в командировку, хоть на Чукотку, хоть еще куда, легко, но именно возвращаться с Чукотки морально очень трудно.
Тундра
На грузовике ГАЗ-66, кучкой могучего коллектива тружеников порта мы едем за грибами. Под тентом и с песнями. Всех попутчиков когда-то судьба забросила на этот спуск Корякского нагорья, а проще говоря на Чукотку за длинным рублем и за воспоминанием старых песен. Поэтому, песни русские вперемешку с украинскими, а речь с оттенками белорусского, казахского, молдавского, татарского и чувашского. Представители коренного народа в кузове замечены не были.
Дорога за газиком тем временем раскрывала просторы предгорий. Оленьи стада и яранги не встречались, но горы из оленьих рогов смущали. На Камчатке трудно прийти в гости и миновать на стене оленьи рога. На Чукотке олень это сначала мифология, потом жизнь.
Тундра это
Тундра явно неземное явление. Она затягивает простором, она обдает неизведанным духом, она шепчет притчи древности, она тянет прилечь на вековые мхи, и никогда не встать, а только остаться еще одним ее лишайником.
Лишайники и мхи, а между ними тонкие, корявенькие деревца, а еще в этом царстве словно натыканы неведомой рукой грибы подберезовики. Деревца приветливые, страшненькие, но крепко стоящие на корнях. Грибы красавцы, упитанные, бойкие, словно дети этих карликовых березок.
Когда там стоишь чувствуешь себя во времени на миллионы лет назад. Там, за пределами тундры, еще бродят динозавры, а если есть люди, то они танцуют шаманские танцы. Планета только начинает свою органическую биографию.
Мы нырнули в Тундру, и быстро вынырнули с переполненными ведрами и мешками грибов. Урожай осыпался с нас, как осенние листья с вязов.
Потом я сушил грибы. На всю длину коридора гостиницы, с запахом, распространявшимся даже за пределами нашего гнезда. Потом я побываю в сотнях отелей, но где еще мне доведется сушить грибы? Нигде!
Но тем не менее, грибы мои гнили с неистощимой силой.
А вокруг надо мной жадным крохобором, смеялся этот край, где совсем далеко, на горных хребтах смеялся снежок, а в самом поселке смеялась труба с тонким дымком. Край, где не видно земли под ногами, так она бережливо прикрыта зарослями брусники, морошки, шикши, княженики, голубики и еще неведомых мне трав с жесткими гладкими листочками.
В кузове грузовика
Когда ты там не думай вернуться домой без икры. Дома не поймут. Зато люди из Северных краев вовсе не озабочены везти из Москвы что-то, скажем так, столичное (водка «Столичная» не в счет).
В магазин Промтовары я зашел купить местные сувениры и разменять деньги. Но реформа Павлова до Беринговского еще не долетала. И темные оттенки вокруг гипса Ленина на купюрах номиналом 50 и Сто рублей продавщицу не убедили. То ли ее сердцу милее были однозначные оттенки Ленина на аверсе образца 1961 года, то ли есть другая причина я не знал. Спасли захваченные в Москве пара бутылок водки и пара флаконов Шипра, они показали себя самой подходящей валютой.
За икрой нужно было отправляться в другой поселок. Грузовик уже старее, но такой же «боевучий» для бездорожья, ГАЗ-51 нас ждал с какими-то людьми в кузове. Разглядев попутчиков, я вдруг понял, что впервые вижу представителей народов Севера. Зачем они ехали было не понятно, причем с нами же, так же налегке они вернутся обратно.
Дорога была неоднозначной мы ехали по талой воде, стекшей с гор, которая утаивала чувствительные камни. Кое-где вода закрывала колеса и не поднималась выше, будто знала, что выше не надо не проедет ветеран-грузовичек.
В поселке мы оказались в плохо меблированной кухне с разбитыми стенами двухэтажного дома. Тут и там валялась какая-то ветошь. Двери из квартиры в подъезд, судя по всему, никогда не закрывались. Туда-сюда шныряли дети разных возрастов. Они выбегали, юрко залазили на борт грузовика, потом обратно, и так многократно.
Сели. Хозяин выпил разок другой, упал под стол и больше оттуда не показывался. Тогда хозяйка взяла быка за рога молча вынесла банку икры, и показала на дверь в недоумении мы кочегарили обратно. Я перешел из кабины в кузов, и впервые, аж на четвертые сутки, разговаривал с представителями коренного народа.
Исторические источники гласят
«Чукчи единственный народ Крайнего Севера, воевавший с Российской империей и одержавший победу. Первыми колонизаторами тех мест стали казаки атамана Семена Дежнева. В 1652 году они построили Анадырский острог. Воинственные северяне не захотели мирно соседствовать с русскими, а уж тем более выплачивать налоги в имперскую казну. Война началась в 1727 году и длилась более 30 лет. Тяжелые бои в непростых условиях, партизанские диверсии, хитроумные засады, а также массовые самоубийства чукотских женщин и детей все это заставило русские войска дрогнуть. В 1763 году армейские части империи были вынуждены покинуть Анадырский острог». Замечательный русский этнограф Владимир Германович Тан-Богораз ходил в экспедиции, жил в кочевьях и написал много исследований.
Пойми их
Эти веселые представители коренного народа любят выражение: «Ты совершенно ни на что не похож!» («Чекальван вальэгыт!»). Действительно, во фразе много смысла «они» другие. Они называют себя: «луораветланы», что означает «настоящие люди». Возможно, еще оно означает: «люди, живущие своей жизнью», даже после того, как им обрубили крылья, тогда, при Советской власти. Люди с Большой земли поставили им свои условия: колхоз, общага, интернат. Их назвали «чукчи», и сложили про них анекдоты, но жители Чукотки терпеть не могут ни прозвище, ни анекдоты.
Они другие застенчивые, угрюмые, задумчивые, когда-то расселились по берегу, когда-то на байдарках проходили через Берингов пролив, когда-то нападали на эскимосов Аляски и захватывали в рабство их женщин и детей. Когда-то они занимались рыболовством, разведением оленей, жили в глухой тундре и собирали дань с проживающих по соседству народов.
К разговору поспрашивал я их: какие цвета они различают (читал, что только пять цветов) оказалось это близко к истине, многие люди северного народа из-за дефицита разного цвета в их краю, различают лишь 5 цветов: белый, черный, красный и серый, и пятый, тот, что есть только на оленьих шкурах.
Еще я их спросил, а чего полдня тряслись с нами в кузове они пожали плечами, мол, странный ты какой.
Уезжая с Чукотки, оставляешь свое сердце
Но это не страшно, значит на одного луораветлана на Чукотке станет больше.
Из первой командировки на Чукотку я привез домой рога и чувство грустинки, что не все дела закончил надо бы вернуться. Вскоре нашел предлог, чтобы меня отправили туда еще раз. Была в душе тревога.
Теперь я уезжализ Чукотки второй раз знал, что последний. И из окна уазика в последний раз смотрел на поселок (не знал, что жители поселка вскоре тоже посмотрят на него в последний раз сегодня поселка нет), и видел только четыре цвета, мне не хватало пятого цвета шкуры оленя. Я засматривался на склоны гор представлял, как в белых полях стоят яранги «темными пятнышки, повисшие между небом и землей», как напишет Рытхеу, и в одной из них сидят люди которые зачем-то тряслись со мной в кузове грузовика Василий и Акулина. Я слышал звуки бубна, выкрики погонщиков оленьих и собачьих упряжек, и жаркое дыхание бегунов по сугробам. И фраза: «Чекальван вальэгыт!» возвращалась всякий раз из-за небытия.
Потом я узнаю, что Беринговского больше нет.
Жизнь луораветлана
А ведь луораветланы живут не так, как мы, у них другая жизнь, и смерть другая. Те, кто у моря выходят в лодках, сделанных из древесины и моржовых шкур: весной и зимой на тюленей и нерпу, осенью и летом на китов и моржей. Кто дальше живут как кочевники, и обходятся оленями. Если сегодня не так, то так было вчера.