Нашли козлов отпущения народ, голос Димы поплыл и стал отдаляться. Но мы ещё живы. Мы им ещё покажем. Верно, Ильич? Да здравствует Советская власть! Долой буржуев!
Распалившись, Дима Пирожков схватил пустой графин и, потрясая им над головой, как дубиной, выскочил в коридор. Его безумный хохот вслед удаляющемуся топоту звучал, словно рёв затравленного, издыхающего зверя.
Ничего, Ильич, прорвёмся! Мы же с тобой есть!
Когда, навоевавшись, вернулся, в ординаторской никого не было, лишь сдвинутая штора обнажала чёрную зияющую пасть разбитого стекла.
Эх, Ильич, Ильич! В подполье подался, «Искру» сочинять. Стало быть, и мне пора.
Дима Пирожков выбрался через окно и растворился в темноте.
2
Куда идти? Куда-куда. В суд к Суданскому судиться, ворчал Виктор Петрович, оставленный своими суетливыми товарищами на кладбище, не усидевший там в одиночестве и теперь бредший полем к посёлку. Энтузиасты дела! Хвастуны! И эта тоже, матершинница. Не учихалка матрос в юбке. Куда ни глянь сплошное безобразие. Сажать, всех сажать надо.
С такими мыслями он достиг окраины посёлка и побрёл ночными улицами, инстинктивно сворачивая на перекрёстках в нужном направлении.
Большой дом нарсуда был похож и одновременно не похож на прежнее здание. Очертания вроде бы сохранились, но вместо бревенчатых кирпичные стены, гараж пристроен, асфальт положен. Палисадник огорожен металлическим забором и нет в нём могучих тополей, дававших такую прохладную сень в самые жаркие летние дни.
О пропавших тополях Суданский пожалел более всего.
На широкой скамье у металлических ворот с калиткой группа молодых людей слышны смех, задорные голоса. Как все жизнерадостные люди, Виктор Петрович любил молодёжь, охотно с ней общался и легко находил общий язык.
Добрый вечер, комсомолия! Не помешаю?
Смех оборвался. После паузы:
Ты чё, мужик, нарываешься?
Ленка, папка пришёл домой пора.
Что ж ты, дяденька, не спишь? Сердечко пошаливает? Беречь надо.
Мозг, Суданский постучал пальцем по лбу. Вот что беречь надо. Здесь всё, в этом сером веществе все наши знания, чувства, память. Весь мир. Это самое важное и уязвимое, что есть в человеке.
Кто-то чиркнул спичкой, прикуривая. Удивлённо и недоверчиво блеснули прищуренные глаза под густыми бровями. Но это был наркотический блеск.
Ясно, хрипловатый голос. Ты, мужик чокнутый комсомолию какую-то придумал.
Суданский покачал головой своей догадке:
Что курим, травку?
А ты ментяра? На, хватай, тащи в кутузку.
Хватит вам заводиться. Он такой забавный, со скамьи вспорхнула девица, подхватила Суданского под руку, светлое, не тронутое морщинами личико исказилось гримасой, Фу, какой строгий!
Близость упругого девичьего тела, не отягощённого избытком одежды, как будто разбудила в разлагающемся трупе какие-то, ещё непонятые желания. Две несмелые морщинки тронули чёрные губы Виктора Петровича у самых их уголков. Он будто заново осваивал нехитрую мимику улыбки.
Что вы так смотрите? спросил бывший судья, прижимая её локоть к своим рёбрам. Живых трупов не видали?
Девица запрыгала, восторженно захлопала в ладоши:
Классно! Сегодня трахаюсь с трупом.
Заткнись! оборвал её парень, подступая из темноты. А ты, мужик, трупак ты или мудак, катись отсюда, пока цел.
Суданский, дурачась, подёргал плечами, выставил кулаки:
Бокс!
По треску и хлюпанью полусгнившего организма определил, что не всё у него в порядке с многочисленными шатунами и шестерёнками, работающими внутри, и как бы не рассыпаться в прах от одного неловкого движения.
Бокс! Бокс! девица опять поскакала, хлопая в ладоши.
Радости полные трусы, сказал парень и закатил девице затрещину, впрочем, не сильную.
Кто-то на скамейке приглушённо чихнул и произнёс звонким радостным шепотком:
Доброго здоровьица, Виктор Георгиевич!
И ответил самому себе:
Спасибочки, Виктор Георгиевич!
Эй, ты не очень-то увлекайся, Задира, забыв о Суданском, поспешил к нему.
Виктор Петрович прислонился спиной к забору, и тут же увидел рядом лицо девушки, полураскрытые её губы и ощутил, казалось, щекой и ухом шелестящее дыхание.
Ты же не трус? Ты набьёшь морду этому козлу? Разве настоящий мужчина ударит девушку? Ну, скажи.
Вместо ответа бывший судья положил свою руку девице на плечи и привлёк её к себе, будто беря под защиту.
Эй, старпёр, будешь клеиться к Галке разберу на запчасти, издали пригрозил Задира, вставляя в ноздрю трубочку.
Ну и дурак, сказал ленивым и добрым голосом тот, кто называл себя Виктором Георгиевичем. Чего ты её прессуешь? Бабы сами знают, кого им надо. А любви нет и нечего выдумывать. Эй, мужик, ты, правда, что ль трупак? Не хочешь попробовать?
Я, братцы, русский, прихвастнул Суданский. А значит, пью всё, что горит, и люблю всё, что шевелится.
Складно говоришь, усмехнулся Виктор Георгиевич.
Культурный ты, мужик, вежливый, сказал Задира. Но хайло я тебе всё равно начищу отпусти Галку: мне лень вставать.
Не отпускай, не отпускай, девица плотней прижалась к Суданскому. Ты ему рраз! раз! она махнула в воздухе кулачками и на лопатки! Только сунься к нам, поганец!
Вот дура! Счас же встану, Задира сделал вид, что отрывает зад от скамейки. Тебе, мужик, капец. Встречал я одного такого
Небось, рад, что расстались? осведомился Суданский.
Ну-ну. Как знаешь, Задира хрустнул крепкими плечами.
Из темноты Виктору Петровичу передали кефирную бутылку с торчащей из неё трубочкой.
Эх-ма! бывший судья выкинул трубочку, взболтнул бутылку и опрокинул её содержимое себе в глотку.
Минуту стояла изумлённая тишина.
Ты что, падла, делаешь?! взвизгнул Задира и подскочил к Суданскому.
Тугие мышцы его, готовые к действию, казалось, поскрипывали от собственной крепости, как портупея у новоиспечённого лейтенанта.
Суданский удивился:
Сами ж предложили.
Задира криво, недобро усмехнулся, словно кот на синичный писк, отодвинул девицу от Суданского. Тот насторожился. Взгляды их, пронзая темноту, сошлись как клинки, казалось лёгкий звон пошёл.
Задира вдруг перешёл на шёпот:
Ты зачем весь кайф вылакал?
Чего? Чего? Суданский сжался. Что я такого сделал? Сами сказали пробуй, я и выпил. Делайте, что хотите, только я никак вас не пойму.
Не трожь его, Андрей, сказал Виктор Георгиевич. Он сейчас сам сдохнет. Ты, придурок, бензин выпил.
Надо же, удивился Виктор Петрович. А я и не почувствовал.
Задира Андрей с шофёрской виртуозностью щелчком выстрелил сигарету из пачки, грубо запихнул её в рот Суданскому:
Закуси, падла
Виктор Петрович вдруг ощутил прилив бешенства и удивился.
Он ударил парня в подбородок, и тот упал. Упал странно, неуклюже, словно разобщившись вдруг в суставах. Вместе с гримасой боли и страха его дегенеративное лицо на короткий миг, как последний божий дар, посетило человеческое выражение.
Ты, псих, чё творишь?! Виктор Георгиевич сорвался с места, но кинулся не в драку, а поднимать оглушённого товарища.
Суданский остыл:
Чёрт, не рассчитал. Я не хотел так сильно. Но он сам виноват: скребёт, скребёт, как крыса в доску гроба вот и доскрёбся.
Вся компания дружно переживала за Андрея и не обращала внимания на оправдательный лепет усопшего судьи.
Наконец Задира пришёл в себя. В нём почти ничего не осталось от бравого и уверенного в себе шалопая.
Ты что, мужик, супермен? облегчённо вздохнул Виктор Георгиевич, отстраняясь от приятеля. Бензин как воду жрёшь, дерёшься как Тайсон.
Так получилось, пожал плечами Суданский. Я не нарочно.
Подруга Задиры вернула ему свои симпатии:
Миленький, найди бензинчику. А я тебя поцелую.
Близость девичьего тела вновь затронула глубинные чувства гниющего организма. Виктор Петрович погладил девушку по спине и пониже тоже. А когда она встала на цыпочки и поцеловала его чёрные неживые губы, бывший судья ощутил себя готовым на любые подвиги.