Я не робею, удивился Астат, я отношусь к тебе со всем уважением.
Но от этого твоего уважения моё сердце совсем не похоже на бокал игристого, вовсе нет! разочарованно воскликнула Сурьма. А так хочется
О чём ты, душ э-э-э бесценная моя?
Сурьма едва заметно скривилась: этот вариант обращения понравился ей не больше предыдущего.
Поцелуй меня, Астат, тихо попросила она, глядя ему в глаза, так, чтобы дыхание перехватило и сердце оступилось
Астат ласково улыбнулся, согнутым пальцем легонько приподнял подбородок Сурьмы и нежно, почти невесомо прикоснулся губами к её губам. Сурьма обняла его за плечи и закрыла глаза, полностью отдаваясь моменту. Но дыхание не перехватывало, а сердце продолжало стучать размеренно и ровно: туду-туду, туду-туду, как колёса паровоза по рельсовым стыкам.
Глава 4
Сурьма ошиблась в её следующую смену новенький на работу ещё не вышел, но вся бригада уже знала, что человек на освободившееся место взят, и первый его день будет завтра.
И кто он? поинтересовалась она в обеденный перерыв в столовой, подсев за стол к ребятам из своей бригады.
А чёрт его знает, пробухтел с полным ртом Барий, за раз откусивший от буханки хлеба половину, не местный. Старик какой-то. В город только вчера приехал. Сегодня, говорят, ему день на обустройство дали.
С допуском к работе машиниста? Сурьма поставила локоток на стол, подперев кулаком подбородок.
Допуск к работе машиниста хотя бы одного технеция из их бригады гарантировал, что ей достанется половина всей работы пробуждающего (а вторая половина отойдёт пробуждающему сменной бригады Литию). Если же они останутся без машиниста, то и в пробуждающем нужды не будет: живые паровозы будет обслуживать другая бригада, а Сурьма останется исключительно диагностом.
Машинист-технеций, ответил Барий, вкусно хлюпнув супом.
Даже та-а-ак! протянула Сурьма, не в силах скрыть довольную улыбку.
Машинистом-технецием мог быть только человек с высшим образованием, хорошим дипломом и длительной практикой по обеим специальностям. Такие обычно работают на маршрутах, а не сидят в мастерских. И что его привело в их депо? Но раз, говорят, старик, может, тяжеловато ему стало в рейсах, решил перейти на более спокойную (хоть и менее оплачиваемую) работу, как знать. А Сурьме стало ещё любопытнее посмотреть на нового коллегу.
Кушайте во здравие! На скамью между Сурьмой и Барием плюхнулся охранник с пропускного пункта мастерских, пригладил большими красными ладонями вечно взъерошенные седые бакенбарды. Госпожа моя хорошая, с тёплой отеческой улыбкой обратился он к Сурьме, выуживая из нагрудного кармана своей формы круглую бляшку, на которой был выбит двузначный номер, можно у тебя милости просить? Мне начальство наше сегодня дало поручение сходить до нового вашего машиниста, пропускной жетон ему передать, чтоб он, родимый, завтра на работу попасть смог. А у меня сегодня крайняя смена хотел за город к своим ехать. Так вот, госпожа моя хорошая, опоздаю я на поезд, пока буду захаживать-то! И билет пропадёт, денег жалко. А машинист ваш живёт аккуратно по пути от мастерских до твоих, госпожа, апартаментов. Будь любезна, выручи!
Занести ему жетон? уточнила Сурьма.
Ты ошалел, Гафний? возмутился Барий. Пойдёт тебе девушка жетоны всякие разносить по домам незнакомым мужчинам! Дай сюда, сам схожу, парень выдернул из толстых пальцев охранника жетон, мог бы сразу догадаться меня попросить, а не Сурьму, рядом же сижу!
Так тебе ж в другую сторону, пожал плечами растерявшийся Гафний, потому я тебя и не утруждаю неловко как-то
То есть Сурьму по таким поручениям гонять ловко тебе, голова тугодумная? Она же девушка!
И что?! вспыхнула Сурьма. Раз девушка, так и жетон до порога не донесу сломаю или потеряю, что ли? Раз девушка то совсем, по-твоему, растетёха, да?
Да я не это имел в виду, я ж про то, что неприли
Дай сюда! Сурьма выхватила из рук Бария металлический кругляш. Прилично всё! фыркнула она, поднимаясь из-за стола. Я ж не в гости, а по делу! Отдам жетон, и всё. Устроил проблему на пустом месте!
***
К вечеру разгоняющаяся ещё со вчерашней дороги боль стала невыносимой, словно желала добить Висмута после мучительного переезда. Да ещё и этот несносный старик! Сначала он устроил кавардак, когда, перебирая всю свою коллекцию пижам, не досчитался одной, забытой в пансионате. Потом он хвастался дамскими корсетами трофеями своей молодости. Обнаружив этот срам, Висмут вознамерился их выбросить, из-за чего они с отцом чуть не подрались. Разумеется, переспорить зловредного деда не получилось, и корсеты остались в доме.
А к вечеру тому приспичило играть в кегли. Кеглей не было, и он безутешно выл на весь Крезол, пока Висмут не раздобыл вместо них несколько пустых бутылок из-под спиртного. Празеодим увлёкся игрой и наконец утихомирился. Оставив отца в гостиной, которая вместе с кухней занимала весь первый этаж их новой съёмной квартиры, Висмут едва не ползком добрался до второго этажа и заперся в меньшей из двух спален, ту, что побольше, отец оставил за собой, хоть пока и запретил переносить туда его вещи.
Тяжело дыша, Висмут рухнул на заправленную кровать и несколько мучительных мгновений пережидал, когда от глаз отхлынет тьма. Потом, стиснув челюсти, сел, отыскал в своей ещё не до конца разобранной сумке пузырёк с эфиром. Пара капель этой тусклой бесцветной жидкости, даже растворённой в стакане воды, отдавала горечью, обволакивала язык, обжигала изнутри. Залпом выпив разведённое обезболивающее, Висмут поморщился.
Чуть погодя его сердечный ритм ускорился, а дыхание, наоборот, замедлилось. Боль отступила и теперь доносилась до сознания приглушённо, словно злобный собачий лай из-за закрытой двери. Всё вокруг стало зыбким, брезжущим. Опускающиеся сумерки заливались в расшторенное окно и размывали очертания скудной мебели, раскрытой на полу сумки и пустого стакана, стоящего на тумбочке, смешивая друг с другом нечёткие предметы. Наваливалась вязкая дремота, похожая на густой мёд, склеивающий веки, затекающий через уши в мозг. Висмут повалился на кровать, как был: в брюках и полурасстёгнутой рубахе. Хорошо было бы снять ботинки и лечь с ногами, но сил уже не осталось
***
Вдоль всей улицы тянулась гряда маленьких двухэтажных домишек, накрепко слепившихся друг с дружкой боками. Вокруг не было ни цветов, ни другой зелени им просто не хватило места в этой застройке ступеньки от входных дверей спускались сразу на узкий тротуар. «Квартиры в таких домиках, должно быть, совсем крохотные», подумала Сурьма, отыскивая глазами нужный номер. А вот и он! Девушка поднялась на три ступени, вскинула руку в привычном жесте, но дверного молоточка не обнаружила: вместо него на косяке сиротливо болталась одна лишь цепочка. Тогда Сурьма достала из кармана жетон и постучала в дверь его ребром.
В доме что-то брякнуло, раздался неразборчивый возглас, следом сбивчивые тяжёлые шаги, будто кто-то бежал, перепрыгивая препятствия, а потом дверь распахнулась. На пороге появился рослый поджарый старик в пижаме. Увидев Сурьму, он улыбнулся во все удивительно крепкие и белые для его возраста зубы и отвесил что-то вроде поклона.
Сурьма окинула его обескураженным взглядом и беспомощно отступила на шаг, уставившись ему меж седых бровей, чтобы не смотреть ниже, на тонкую, свободно струящуюся по телу пижаму.
П-простите, я вас, верно, разбудила, вы отдыхали с дороги? пробормотала она, позабыв представиться.
О нет, лапушка, я тебе очень рад! бодро ответил старик и, сложив губы для поцелуя, попытался поймать затянутую в перчатку руку Сурьмы.