Это было не так уж глупо.
Ты думаешь, Поножовщик? В конце концов я притерпелась к побоям; я видела, что Сычиха злится, если я не плачу, и, чтобы досадить ей, чем больнее она меня била, тем громче я смеялась, а по вечерам, вместо того чтобы обливаться слезами при продаже леденцов, я пела как жаворонок, хотя мне вовсе не хотелось петь.
Скажи-ка эти леденцы они, верно, очень соблазняли тебя, бедная моя Певунья?
Еще бы, Поножовщик; и все же я ни разу не попробовала их. Но какой это был соблазн!.. Он-то и погубил меня Однажды, когда я шла домой с Монфокона, какие-то мальчишки побили меня и утащили мою корзинку. Возвращаясь домой, я знала, что меня ожидают колотушки, а не корка хлеба. Вечером, до того как отправиться на мост, Сычиха, разъяренная тем, что накануне я ничего не собрала, принялась не бить меня, как обычно, а истязать до крови, вырывая у меня волосы на висках место это самое чувствительное.
Дьявольщина! Ну это уж слишком! вскричал разбойник, сдвинув брови и ударяя кулаком по столу. Бить ребенка это не по мне а истязать его Чертова баба!
Родольф внимательно выслушал рассказ Лилии-Марии и теперь с удивлением смотрел на Поножовщика. Этот проблеск чувствительности удивлял его.
Что с тобой, Поножовщик? спросил он.
Что со мной? Как, разве вас не трогает, что эта старая живодерка мучает ребенка? Неужто душа у вас такая же жесткая, как кулаки?
Продолжай, девочка, сказал Родольф, не отвечая на слова Поножовщика.
Я уже говорила вам, что Сычиха тиранила меня, ей хотелось, чтобы я плакала; но меня это озлобило, и однажды, чтобы вывести ее из себя, я со смехом пришла на мост со своими леденцами. Одноглазая стояла у печки И время от времени показывала мне кулак. А вместо того, чтобы плакать, я запела громче обычного, а между тем от голода у меня кишки свело. Я полгода продавала леденцы и ни разу их не попробовала. Ей-богу, в тот день я не удержалась Отчасти от голода, отчасти чтобы позлить Сычиху, я беру один леденец и съедаю его.
Браво, дочка!
Съедаю еще один.
Браво, да здравствует хартия!!![29]
Леденцы казались мне такими вкусными! А тут торговка апельсинами принимается кричать: «Эй, Сычиха! Воровка поедает твои запасы!»
Дьявольщина! Каша заваривается заваривается каша, проговорил Поножовщик, чрезвычайно заинтересованный рассказом. Бедная мышка! Как ты небось задрожала, когда Сычиха заметила, что ты делаешь.
Как же ты вышла из положения, бедная Певунья? спросил Родольф, не менее заинтересованный, чем Поножовщик.
Да, мне пришлось несладко! Но самое забавное, что одноглазая не могла отойти от своего варева, проговорила, смеясь, Лилия-Мария, хотя она и злобствовала, видя, что я поедаю ее леденцы.
Ха!.. Ха!.. Ха!.. Что правда, то правда. Вот так положение! воскликнул, хохоча, Поножовщик.
Посмеявшись вместе с ним, Лилия-Мария продолжала:
Тут я подумала о побоях, которые меня ожидают, и сказала себе: «Плевать, все равно мне быть битой, что за один леденец, что за три». Беру третий леденец, вижу, что Сычиха издали угрожает мне своей большой железной вилкой я помахиваю леденцом и съедаю его, ей-богу, не вру, у нее под носом.
Браво, дочка!.. Понимаю теперь, почему ты только что уколола меня ножницами Полно, полно, я уже говорил об этом смелости тебе не занимать. Но после твоей проделки Сычиха, видно, собралась живьем содрать с тебя кожу?
Загасив свою печурку, она подходит ко мне Милостыни я собрала на три су, а леденцов съела на целых шесть Когда одноглазая взяла меня за руку, чтобы отвести домой, мне показалось, что я упаду, до того мне было страшно я помню тот вечер так ясно, словно наблюдала за собой со стороны Как раз приближался Новый год. Ты знаешь, сколько лавок с игрушками на Новом мосту? Весь вечер у меня рябило в глазах только оттого, что я любовалась на красивых кукол, на их красивые домики Подумай, как это занятно для ребенка
А у тебя никогда не было игрушек, Певунья?
У меня? Ну и балда же ты!.. Да кто бы мне подарил их? Наконец вечер кончился; хотя стояла зима, на мне не было ни чулок, ни рубашки, одно только поношенное полотняное платьице да сабо на ногах. Право, я не задыхалась от жары. Так вот, когда одноглазая взяла меня за руку, я вся вспотела. Больше всего меня пугало, что всю дорогу Сычиха что-то бубнила себе под нос, а не ругалась, не орала, как обычно Она только крепко держала меня за руку и заставляла идти быстро, так быстро, что мне приходилось бежать за ней. По дороге я потеряла сабо, но не смела сказать ей об этом и бежала дальше, ступая по тротуару босой ногой Когда мы вернулись домой, вся нога у меня была в крови.
Что за сволочь эта старуха! вскричал Поножовщик, гневно ударяя кулаком по столу. У меня сердце надрывается, как подумаю, что девчушка семенит за этой стервой, несмотря на свою окровавленную ногу.
Мы жили на Дробильной улице на чердаке. Внизу, рядом с входной дверью, помещался ликерщик. Сычиха входит к нему, по-прежнему держа меня за руку, и выпивает за стойкой полштофа водки.
Черт возьми! Да если бы я столько выпил, то сразу бы окосел.
Это была ее обычная порция. Недаром она ложилась спать вдрызг пьяная. Поэтому, наверно, она так больно била меня по вечерам. Поднимаемся к себе. Мне было невесело, можешь мне поверить. Сычиха запирает дверь на два поворота ключа; я бросаюсь к ее ногам и умоляю простить меня за то, что съела ее леденцы. Она не отвечает, и я слышу, как она бормочет, расхаживая по комнате:
«Что мне сделать с ней сегодня вечером, с этой воровкой леденцов? Что мне такое с ней сделать?» Она останавливается и смотрит на меня, вращая своим зеленым глазом Я все еще стою на коленях. Внезапно кривая подходит к полке и берет клещи.
Клещи! воскликнул Поножовщик.
Да, клещи.
Для чего?
Чтобы бить тебя? говорит Родольф.
Чтобы щипать тебя? говорит Поножовщик.
Как бы не так!
Чтобы вырывать у тебя по волоску?
Не отгадали! Да и не пробуйте!
Сдаюсь.
Сдаемся.
Чтобы вырвать у меня зуб[30].
Поножовщик разразился такими ругательствами, такими яростными проклятиями, что посетители кабака взглянули на него с удивлением.
В чем дело? Что с ним такое? спросила Певунья.
Что со мной?.. Да ее вглухую[31], эту Сычиху, стоит ей попасть мне в руки!.. Где она? Скажи, Певунья, где она? Только бы мне найти эту чертовку, и я враз ее остужу[32].
Глаза разбойника налились кровью.
Разделяя чувства Поножовщика, возбужденного жестокостью одноглазой, Родольф был поражен, что бывший убийца пришел в такое неистовство, услышав, что разъяренная старуха собирается вырвать зуб у ребенка.
Нам кажется, что такое чувство возможно, более того, вполне вероятно у жестокого человека.
И что же, эта старая хрычовка все же вырвала у тебя зуб, бедная девочка? спросил Родольф.
Еще бы, конечно, вырвала!.. Но не сразу! Боже мой! Как она корпела надо мной! Голову мою она зажала между коленями точно в тисках. Наконец, с помощью клещей и пальцев, она вытащила у меня зуб, а затем сказала, верно, чтобы напугать меня: «Теперь я буду каждый день вырывать у тебя по зубу, Воровка; а когда ты останешься без зубов, я брошу тебя в воду, и тебя съедят рыбы; они отомстят тебе за то, что ты ходила за червями для наживки». Я вспоминаю об этом, потому что такая месть показалась мне несправедливой. Как будто я ходила за червями для своего удовольствия.
Что за подлюга! вскричал с еще большей яростью Поножовщик. Ломать, рвать зубы у ребенка!
Что ж тут такого? Смотри, ведь теперь ничего не заметно? проговорила Лилия-Мария.
И, улыбнувшись, она приоткрыла свои розовые губки и показала два ряда маленьких зубов, белых, как жемчужины.
Чем был вызван этот ответ несчастной Певуньи? Беззаботностью, забывчивостью, великодушием? Родольф заметил также, что в ее рассказе не было ни слова ненависти к ужасной женщине, мучившей ее в детстве.