Сорокин постучал карандашом, подгоняя:
Понял-понял. Что в медзаключении?
Остановка сердца.
Остановка сердца всегда единственная причина смерти! Конкретно?
Рефлекторная остановка сердца. Патологоанатомический диагноз: закрытая тупая травма грудной клетки.
Не понял. Дай.
Акимов протянул бумагу. Сорокин нацепил очки с одним стеклом, принялся вчитываться, разбирая медицинские каракули, и вскоре брови его поползли вверх:
Ушиб сердца с последующим травматическим инфарктом закрытая тупая травма, ушиб сердца, разрыв миокарда и эндокарда?! Так что, значит, признаки насилия имеются?
В том-то и дело, что нет. Акимов достал другую справку. Вот выписка из истории болезни: неделю назад Найденова получила удар бортом грузовой автомашины, контролируя разгрузку.
Снова не понял. Сбили ее, что ли?
Нет, не сбили, терпеливо возразил Сергей, по собственной глупости попала в слепую зону и была прижата бортом к стене.
Что ж она не в больнице? продолжал придираться капитан Сорокин.
Так она и была доставлена, пояснил Акимов, показывая выписку, но поскольку сознания не теряла, состояние легкой тяжести, жалоб нет, не обнаружено ни изменений внутренних органов, ни повреждения костей, то выписана под наблюдение по месту жительства.
Надо бы наведаться к этим писателям, проворчал Сорокин. Это чего, с разрывом сердца женщина не первой молодости семь суток жила?
Выходит, так, пожал плечами Акимов.
Ох-хо-хо. Есть женщины в русских селеньях были то есть. Ну, а по пропажам что?
Соседи показали, что Найденова отправилась на станцию с утра, к поезду на пять пятьдесят, была одета в желтый плащ-дождевик, шляпа коричневая, темно-красные сапоги, при себе имела сумку-ридикюль, тоже красный, с золотой застежкой ну, там расписано.
И ничего этого при ней нет?
Нет, только то, что на ней. Платье из темной плотной ткани, чулки
Хватит разводить галантерею, оборвал начальник. Деньги, документы?
Дочь утверждает, что мама должна была привезти ей деньги на покупку подержанной швейной машины.
Сколько?
Двести рублей.
Нашли?
Нет, кошелек пустой. Также нет колец, цепочки, сережек. Дочь говорила
Понятно. Собака что?
Взяла след, прошла до платформы, там след пропал.
И, натурально, никто ничего не видел, не слышал и так далее?
Николай Николаевич, так ведь
Не глупее тебя, оборвал начальник, было видно, что он в целом жизнью весьма недоволен. Вот что. Подробно расспроси соседей, еще раз допроси дочь, составь описание всего, что на Найденовой было и что было при ней, и наведайтесь на барахолку, может, всплывет что. Связи, связи отработайте. Не было ли конфликтов, угроз? Она завскладом? Может, уволила кого? И как давно инвентаризацию проводили
Сергей послушно кивал. И молчал. У соседей он уже побывал безрезультатно. О покойной не то что плохого нехорошего слова не услышал. Спокойный, добрый, совершенно безобидный человек, с ней и поругаться-то было невозможно, как заявила одна востроносая с общей кухни. И дочка подтвердила: ни разу не слыхала, чтобы мамка кого-то хаяла, и в плохом настроении никогда не пребывала. Живы-сыты, что еще надо? Любила красивые вещи, но без сумасшедшинки, женщина все-таки. По всем статьям золотой человек, как на ладони, и подозревать у нее какие-то тайные жизни было глупо вся как на виду.
Бывалый Остапчук, в хозяйственных делах собаку съевший, уже прошерстил склад: инвентаризация закончилась менее месяца назад, и сошлось все, копейка в копейку. И складских Саныч проверил все в возрасте, положительные, работают по пять и более лет, без нареканий, души алмаз. Водитель, что был за рулем злосчастной машины, сотрудник с центральной базы, инвалид войны, за двадцать лет ни одного прокола, с Найденовой не знакомый. После инцидента сам свалился с инфарктом. Все запротоколировано кристально ясно, и налицо грубая неосторожность потерпевшей, равно как и трагическая случайность. Медики разводили руками: да, выписана для наблюдения лечащим врачом по месту жительства. Вот, извольте видеть: заключения, результаты осмотра. Какой смысл держать в больнице без жалоб и повреждений? А сердце, что сердце? Не девочка уже, беречься надо было.
Все это и многое другое Акимов мог бы доложить прямо сейчас, перед злым, хуже того, расстроенным начальником, но молчал. Потому что, как ни крути, все эти факты безусловно, значимые никак не объясняют, какая падла обобрала мертвую.
Вспомнив, что так и не дошел до школы, поспешил на выход.
«Нет, ну что за снова на стенах гадят», он сорвал в сердцах с двери отделения приклеенную бумагу чистый листок, вырванный из школьной тетради в клеточку, с проставленной на всю поверхность «галкой».
* * *
Далее пошла цепная реакция. Выслушав Акимова, директор Петр Николаевич помрачнел, как туча, но поблагодарил вежливо за сигнал. Проводив лейтенанта и пожав ему руку, самолично прошел по коридору и прямо с урока вызвал пионервожатую Гладкову.
Беседа их была за плотно закрытыми дверями и заняла не более четверти часа. Из кабинета Ольга выползла по стеночке, еле держась на ногах. Мутными глазами таращилась в пустоту, на вопросы не отвечала, вообще, производила впечатление помешавшейся.
А учебный день все тянулся липкий, бесконечный. Наконец каким-то чудом уроки закончились, и Колька, увидев любимую девушку, чуть сам не дал дуба. Довел ее домой, уложил на софу, с великим трудом, с привлечением валерьянки и стопки платков, сумел-таки выяснить, почему она выглядит как дохлая утка. Потом, вежливо попрощавшись, поспешил к себе домой. Ощущал при этом нестерпимый зуд в ладонях, поскольку по холодному времени засучивать рукава на улице неудобно.
Оно, может, и непедагогично, но ничего не поделаешь.
Саньки Приходько дома не оказалось.
Где он? спросил он у Светки.
Та, с опаской глядя, как сжимаются и разжимаются Колькины кулаки, сначала попыталась запереться в геройском молчании, но быстро сдалась и пискнула:
В библиотеке.
Где?!
В библиотеке, пискнула Светка и спаслась в уборной.
Колька глянул на часы: семь вечера. Удивленный, но не успокоившийся, поспешил к школе. Дежурная по библиотеке Надька Белоусова была еще на месте. Нещадно зевая, сонно тараща глаза, она с недовольством поглядывала на Саньку Приходько. А тот, как ни в чем не бывало, запоем читал какую-то толстую книженцию, запустив в вихры костлявые пальцы.
Бить морды в библиотеке воспитание не позволяло, и Колька спросил Надю:
«Всадника без головы» изучает?
Нет, буркнула она.
Буссенара?
Нет.
А что же?
«Капитал» Маркса. Перечитывает.
Колька аж задохнулся:
Перечитывает? Он что, его уже читал?!
Да.
Вот это номер! И давно он так погрузился?
А сам не видишь? Врос, как баобаб.
Толстая. Что ты ему книжку с собой не отдашь?
Она вздернула нос, звякнув веснушками:
Вот еще. Потеряет, измажет, а мне ответ держи. Нет уж, пусть кто другой под свою ответственность Приходько!
У? ухнул филином неузнаваемый Санька.
Домой. Закрываю лавочку.
Санька поднял глаза, затуманенные Большой Идеей и одновременно горящие:
Чего?
Того! Домой мухой, закрываю! И без возражений. Если прямо очень надо, завтра приходи, дочитаешь.
Надо. Но тут много, поведал Санька, явно размышляя о чем-то своем.
Колька приметил, что в самом деле, за все время Санька осилил страниц с полсотни, не больше. Санька жюль-вернов и дюма глотал за раз, читал быстро, выхватывая суть и опуская никчемные словесные извержения. Однажды Надя, заподозрив, что ничего-то Приходько не прочитал так, взял, подержал и обратно принес, заставила его пересказать главу об устройстве «Наутилуса». И ужаснулась: Санька действительно прочитал, запомнил и пересказал близко к тексту.
А тут было что-то не так. Видно, что не поперек страниц читал Санька, а впитывал каждое слово, а то и буковку, не желая пропустить ни одной мысли. Прочитанное падало на благодатную почву, находило живой отклик и прорастало в нем, проникало в самую душу. Во всяком случае, Санька был поглощен чтением над книгой торчала лишь лохматая макушка.