Фу.
Ничего. Так и есть. Вот прямо так и шуруй, зароди в детках веру в то, что они не просто так, а самые исключительные и благородные
Оля, подумав, заметила, что как-то грубо и не по-пионерски получается. Колька отмахнулся:
Ерунда. Ты, главное, вслух не произноси, а лишь на сопричастность налегай, подчеркивай. Да что ты, в самом деле, как маленькая!
Оля задумчиво поводила по носу кончиком косы, как пуховкой:
Вот и я смотрю, идея неплохая, но как-то совсем для малышей. У нас-то лосишки немалые.
Колька хмыкнул, потянулся с аппетитом:
А что, по-твоему, наигрались они за свое детство? Санька тот же, Светка. Они, может, и рады бы в партизан поиграть, в казаков-разбойников а им-то куда уж, «лосишки», как ты говоришь. А лосишки-то, может, спят и видят до сих пор, как бы дурью героической помаяться, спасти кого, лучше, конечно, страну. А вроде как не получается. Играть все, нельзя, ребячество, а до крупного не доросли еще. Не то время.
Правду говоришь, Пожарский, кивнула Оля, снова помахав по носу «кисточкой». А как это все провернуть
Проще простого. Сначала нужен штаб, причем строго тайный.
Детский сад.
Не умничай. Далее цепочки отрядные, чтобы ясно было, кто за кем заходит в случае тревоги то есть срочного созыва. Ну, там, система явок-паролей, а то и веревочек навяжем, как у Гайдара.
Прямо тебе так и дали веревки переводить.
Колька прищурился:
Во времена Тимура давали? Тебе в книгах все распишут, как же. Что, думаешь, в книжках все правда? Как веревочки протянуть, чтобы они мало того, чтобы во все дома шли, да еще колокольчики у каждого. Да и телефон откуда у Тимура взялся? Главное идея!
Снова твоя правда, согласилась Оля, уже с некоторым благоговением. А как сигналить, без веревочек да телефона?
По-другому придумаем, ничего. Голубиной почтой. Или костры будем жечь.
Сдурел ты совсем? переполошилась Оля. Нам голову снимут!
Шучу я, шучу. Все ты буквально принимаешь. В общем, делать можно все то же самое, что сейчас делаешь, только тайно. Ну, проводишь ты одно собрание, а будет два одно как положено, а второе для «своих».
Это как?
Вот что у тебя по программе на эту неделю?
Да много всего. О важности общественной работы, о дружбе с книгой, проработать хулиганье, политинформация, ну, там, повысить внимание к старшим. Пора наверстывать сбор вторсырья Кстати, о Саньке скандалит: чего, мол, впахивать бесплатно, если тот же старьевщик чистоганом выложит, не удержалась, наябедничала Оля, а ведь начальник штаба отряда. Вот и проводи с таким воспитательную работу.
По шее? деловито предложил Колька.
Ольга подавила вздох.
Не педагогично так.
Она снова вздохнула, но все-таки вставила следующие сомнения:
Мысль здравая, не нравится идея добро делать тайно. Как-то получается, что заставляешь, используешь их вслепую, что ли
Пришла пора Кольке прищуриться:
Это что за разговоры такие контрреволюционные, эсеро-меньшевистские? То есть, по-твоему, надо было сначала всех просветить и лишь потом освобождать, а революция подождала бы, пока темное крестьянство освоит азбуку?
Оля даже рот раскрыла:
Ах ты провокатор! Как не стыдно! Что ты передергиваешь, я совсем не про это!
В таком случае у меня все, решительно подвел он черту, поднимаясь и натягивая майку. Я тебе идею подкинул, а ты, коли такая умная, развивай.
* * *
И снова очередной штаб пионерской дружины, как и положено, раз в две недели, и снова собрались четыре начштаба и парочка активистов, вожатых отрядов. Оля, чтобы скрыть отвращение, делала вид, будто что-то записывает.
«Школа вожаков! Вожаки, как же, думала она, кидая исподлобья злые взгляды, в лучшем случае рыжие собаки да шакалы Табаки, и то никудышные. Тоже мне, отрядные заводилы! Глазища-то какие, слипшиеся и снулые, как после блинов на Масленицу!»
Внешне-то все гладко было. Добросовестная Настя Иванова проводила политинформацию. Толково, пусть и нудно, бубнила про главные задачи внешней политики, про создание прочной системы безопасности в Европе и на Дальнем Востоке, про назначение СЭВ, про пагубную линию Тито. Но слушали разве что Настины подружки, такие же, как она, отличницы и отрядные вожатые. Остальные даже вид не делали, что слушают. Начштабы вызывающе скучали.
Оля вглядывалась в хорошо знакомые лица: «Что с этими людьми? Ведь год назад у них глаза горели, даже когда они спали. Еще месяц назад не люди были факелы! Как они ловили каждое слово, даже в холода ходили с распахнутыми пальтишками, чтобы галстуки были видны. А теперь это даже не кто, это уже совсем что!»
Светка маячок, такая неизменно открытая, воодушевленная, всегда готовая мчаться вперед, к подвигам, спасать мир, горбушки таскающая воробьям, сидит, собрав лицо в кулачок, с выражением кислым, как у сварливой бабки у подъезда.
Психованный Санька, с его огромным добрым сердцем, почему он теперь, демонстративно откинувшись, чуть не качается на стуле и горестной тряпкой болтается на тощей шее несвежий галстук? И прямо-таки написано у него на лице: «Это вам надо, а мне все до фени».
Наконец Иванова иссякла.
Спасибо, Настя, садись. Товарищи, вопросы?
Вялая рука поднялась:
А можно быть свободным?
Этот Витька Маслов. Старше всех, себе на уме, проныра. Глазища-тарелки наглые, с прищуром. Уши лопухами, всегда по ветру где бы что сгоношить. А ведь всего-то тринадцать! Не раз ловили его на торговле папиросами, и от него самого иной раз попахивало табачищем. Врет да оправдывается, что мать посылает, жрать дома нечего, денег в семье нет, а ведь ложь, ложь! Один он в семье остался, мать работает на текстильной фабрике, на хорошем счету, зарабатывает неплохо.
Оля, еле сдерживаясь, спросила:
Куда ты так торопишься, Витя? Иди-ка сюда, расскажи товарищам.
Маслов, даже не думая подниматься и тем более отдавать положенный салют, начал, по-блатному растягивая слова:
Тороплюсь, потому что времени жалко. Работать надо, семье помогать, а мы тут вола пинаем. Маршировки, линейки, песни. Сплошной форс.
Сюда, говорю, иди, чуть поддав стали в голосе, повторила Оля. О, зашевелился, вышел, хоть и нагло пожав плечами.
То есть ты, начальник штаба Маслов, смысла в пионерской работе не видишь? вкрадчиво, по-змеиному уточнила Оля.
От такого предположения его все-таки передернуло, наверное, фантомные явления совести, по старой памяти. Во, чуть губы дрогнули, немного побелели. И все же держится по-прежнему нагло, говорит даже немного снисходительно:
Игрушки это, для маленьких. Я сразу в комсомол. Я коммунист.
Тут и Санька вальяжно вскинул два пальца:
И я. Что мы, в самом деле, железки собираем, шагистикой занимаемся, песни распеваем что, это главное, что ли? Настоящим делом бы заняться.
«И раз, и два, и три главное не разораться», и Ольга мягко пригласила:
Делом, говоришь. Хорошо. Подойди-ка сюда.
Мне и здесь неплохо, огрызнулся Санька, чуть спав с лица.
Подойди-подойди, чего боишься? ласково подначила она.
Расчет оправдался: надувшись лягушкой, Приходько с деланой независимостью, вразвалочку подошел, встал возле Маслова.
Вот стул, Саша. Садись и сними-ка ботиночки.
Это зачем еще? немедленно вскинулся он.
А что такого? Боишься, что шнурки обратно не завяжешь?
Тут не сдержалась, прыснула Светка. Оля знала страшную тайну: Санька до сих пор путается в пальцах, обувку ему сестра завязывает, но это под строжайшим секретом.
И снова в яблочко. Санька, свирепо сопя, уселся и стянул сперва один, потом второй ботинок. По комнате распространился терпкий запашок грязных портянок.
Обувайся, начальник штаба Приходько. А ты, начальник штаба Маслов, не откажешься рассказать товарищам, что у тебя в карманах?
Права не имеете, чуть побледнев, заявил тот.
А ты чего боишься, что скрываешь? вежливо удивилась Ольга. Мы же не обыскивать тебя собираемся. Ты сам, как сознательный вожак, пионер, в порядке советской дисциплины, просто покажи, что у тебя в карманах.