Маслов, демонстративно пожав плечами, подошел к ее столу и принялся опустошать карманы. Заскорузлый платок, бечевка, грузило, какая-то бумажка шлеп! На пол выскользнула початая пачка папирос.
О, цигарки чьи-то.
Подними, негромко распорядилась Ольга.
Что? как ни в чем не бывало спросил Маслов.
Подними.
Да не мои это.
Не смей врать.
Маслов, снова дернув плечами, теперь оскорбленно, повиновался.
В пионерской стало тихо-претихо.
Оля, прищурившись, переводила взгляд с одного лица на другое. Кто-то сразу прятал глаза, кто-то смотрел со святым недоумением что за муха ее укусила?
Скажите мне, товарищи, начала она, что я вижу перед собой?
Глянула на Маслова и Приходько: они уже совершенно пришли в себя, стояли в вольготных позах, осев на одну ногу, делая вид, что все происходящее их не касается и что ждут они не дождутся, когда все, наконец, закончится.
Оля, глубоко вздохнув, продолжала:
Что за отбросы? Что за чурки в галстуках? Вы над кем смеетесь, скалите зубки свои плохо чищенные? А, Маслов?
Что сразу Маслов? вскинулся тот, но Оля жестом приказала: захлопни рот.
А знаете ли вы, что вас уже нет? Померли вы уже, разлагаетесь и воняете, слышишь, Маслов? Слышишь, Приходько? Говорить что угодно можно, но все все! видели, как несет от вас, ленью и гадостью.
Чего сразу «несет»! взвился теперь уже Санька, а Оля, отвернувшись, продолжала:
Вы иуды, понятно? Даже хуже! Вы клятву давали, и вы ее не исполнили. Это у нас-то только видимость, шагистика, а, Маслов? А почему? Да потому, что на большее ты не годен. Только на мыло. И ты, Приходько. Это ты сплошная видимость, бревно, на бревне тряпка.
Санька инстинктивно вцепился в галстук.
Тряпка. Пионер это факел, галстук огонь! Галстук это только тогда галстук, когда носящий его живет, как ленинец, дышит, как ленинец. А если вам все до лампочки, зачем вы его носите?
Иванова подняла руку:
Но все-таки, Оля
Погоди, Настя, хотя спасибо, что вмешалась. А то тут вот некоторые старшие товарищи говорят, что все у нас враки, а младшие и не возражают?
Названные «товарищи» оскорбленно надулись, но глаза попрятали.
Давайте на вас посмотрим, вы сами-то не враки? Утром на линейке вы пионеры, юные ленинцы, на уроках бараны ленивые, вечером вертихвостки, шпана да спекулянты. Это ваша жизнь сплошное вранье. Вы гореть должны, а вы воняете, ясно?
Оля хлопнула по столу, повысила голос:
Ваш сознательный товарищ Настя битый час втолковывает вам: не время расслабляться! Ничего еще не кончилось, враги кругом, враги лютые, и куда страшнее, чем фашисты. Они стягивают силы, точат зубы, и будет еще не одна война, и лютее этой. Вот завтра уже надо будет показать, из какого теста кто сделан. Что вы покажете, а, Приходько? Портянки грязные да гонор? А ты, Маслов, талант к спекуляции? Вы забыли, что самое дорогое у человека это жизнь, что дается она лишь раз, и что?
Иванова подняла руку:
«Прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое». Надо спешить жить
Молодец! А вы куда спешите, Маслов?
Опустили глаза начштабы, и уши у них были, как у обычной шпаны ярко-красные, огненные.
На толкучку? Цигарками из ворованного табака торговать? Приходько тоже спешит-торопится, сразу в коммунисты. Ждут его в компартии, плачут: где же товарищ Санька? А товарищ Приходько портянки стирать ленится, с теткой ругается, не то и матерно. И ведь ваши кандидатуры отбирали особо, утверждали с директором, без особых угрызений совести соврала Оля, доверились вам
Тишина висела плотная, густая, душная.
Ну, довольно, товарищи. Оля опять хлопнула по столу.
Как это? спросила Светка тоненько.
А так. Я никого не держу и никого не боюсь. За уши в светлое будущее тоже не потащу хотите себе врать, вонять мумиями ходячими ваше право. И галстуки можете снять, вопрос об исключении решим в особом порядке.
Оля! тихонько взвизгнула Иванова и тотчас закрыла рот ладошкой.
Ольга, решительно выдвинув подбородок, собирала со стола бумаги, карандаши, записную книжку дурацкий свой дневник, в который надлежало записывать все наиболее яркое и интересное в жизни дружины, наблюдения, вопросы ребят, разговоры, настроения, а там были только глупые рисунки и слова в столбик: «Нет смысла. Нет смысла. Нет смысла. Устала. Устала. Пусто. Пусто. Ну и пусть!» Укладывала все это в портфель.
И все-таки, в дверях уже, повернувшись, сказала:
Кто желает жизнь новую начать, первый шаг к ней сделать сегодня, после занятий вечерней школы, жду здесь.
Но как же проскулил кто-то.
Трусы могут не приходить! Кто не трус, того жду. Никто, кроме присутствующих, не должен знать. Пароль: «Будь готов», отзыв: «Всегда готов». Кто опоздает пеняйте на себя, не пустим.
Так закрыто же будет, пискнула Светка, делая большие глаза, как же?
Как хотите, отрезала неузнаваемая Ольга, считайте это проверкой. У меня все. Свободны.
И, захлопнув дверь, удалилась.
* * *
Расчет был вернейший. Всем было прекрасно известно, как проникнуть в помещение школы. При желании проще простого: через те же вечно открытые окна уборных на первом этаже. Ни сторожа, ни решеток-ставней на окнах не было и в помине. Единственное по-настоящему ценное дрова на подтопку, если совсем холодно будет, а трубы рванет, директор Петр Николаевич хранил особо, за семью печатями в отдельном сарае. Вот там все было по-серьезному замки плюс собака. В самом же помещении школы брать было откровенно нечего, стало быть, и охранять незачем.
Спешно призванный на помощь Колька одобрил:
Толково придумано!
Когда они в четыре руки чертили карту района, чтобы успеть к вечерней тайной сходке, он все не переставал восхищаться:
Я же сказал: ты сможешь! Твоя идея лучше моей. Орел, Гладкова! Это у тебя с детства, помнишь, ты нас на кладбище потащила? Вот-вот!
Триста лет тому назад, а то и тысячу до войны, в общем, Ольга, уже тогда любившая всех организовывать и сплачивать, решила положить конец детской войнушке двор на двор.
Бросайте свои подначки и дразнилки, что вы как маленькие! так и заявила мелкая Гладкова, с двумя косичками и вот такенными щеками глаз было не видать.
Смотри-ка, борзая какая! поддразнил Илюха Захаров. Что, сразу поколотить?
Он и тогда был здоровый, да к тому же беспристрастный заденет девчонка, получит и она. Неудивительно, что у Оли затряслись губы, и все-таки она продолжила:
Чего зря кулаками тыкать. А вот пошли на кладбище вечером? Кто струсит и не дойдет тот и проиграл.
Что проиграл? поинтересовался Колька, который тогда мог еще носить короткие трусы, особо никого не смущая.
Все! решительно заявила девчонка.
А делать что будем? спросил Альберт, который обо всем любил уговариваться заранее.
Картошку печь, предложил Илюха, потирая пузо.
Страшные истории рассказывать, добавила Надька Белоусова.
Как маленькие, презрительно фыркнула Оля. В сторожку гробовщика влезем!
Поразмыслив, собрались пять девчонок и четверо мальчишек. Уговорились, что это страшная тайна, ни одному взрослому ни-ни, иначе не пустят (вон, Альбертика заперли враки, сам наверняка струсил). В итоге пришлось прихватить кого-то из мелких, потому что те грозились наябедничать старшим.
Не вечером, конечно, но все же хорошо после обеда, когда уже смеркалось, собрались и пошли на новое кладбище. Чтобы пойти в сторону старого, что за озером и железной дорогой, никто и не заикался.
Мальчишки немедленно принялись дурачиться, подначивали серьезных девчонок, то и дело отбегали якобы до ветру, а сами пугали из-за кустов.
Детский сад, фыркала, бледнея, Настя Рыбкина (сгинувшая потом в эвакуации).
Пи-и-ть! Дайте воды-ы! завывал не своим голосом, тряся ветки, шутник Вовка Лисин (погибший при бомбежке в сорок первом).