Желто-зеленая ботва полегла, путаясь с пыреем. Еще недельку, и можно копать
Даня! голос матери тряхнул меня, врываясь в мысли. Наруби дров! Печку хоть протоплю, а то сыро.
Ага, слабо выдавил я.
В балахонистых штанах, перешитых из армейских шаровар (отец со сборов привез), в застиранной фланелевой рубашке с коротким рукавом, я сунул босые ноги в разношенные сандалии и вышмыгнул за дверь.
Меня слегка пошатывало, но нездоровая слабость уходила, как лишняя влага от раскаленной печки.
Споткнувшись на крыльце, я затянул потуже ремешки хлябавшей обувки, и медленно-медленно разогнулся, чуя, как вся моя «взрослая» память покачивается во мне, не расплескиваясь. Учеба, армия, работа, неудачная женитьба, развод, дочка по субботам Полный сосуд.
«Не вливают вино молодое в мехи ветхие текли, струились думки. А я, значит, влил вино выдержанное напустил в мехи молодые, сильные и крепкие»
Желчно фыркнув, согнул руку в локте, напружил бицепс Задохлик.
Даня-я
Да щас
Пахнущие свежим деревом чурбаки валялись у веранды в россыпях щепок и ошметков коры отец вчера распилил пару березовых бревен капризной, оттягивавшей руки «Дружбой». Неясно только, сам ли я помнил о данном эпизоде, или мне передался кэш «настоящего» Данилки, ныне поглощенный ветхой личностью «попаданца»?
Криво усмехаясь, я водрузил на громадную колоду чурку, лоснившуюся берестой, и подхватил увесистый колун. Удар с ближнего краю С дальнего И посередке! Колко треснув, чурбан распался надвое. А теперь на четвертинки
Замахи живо подняли тонус, сбивая дыхание. Пульс бодро толокся в венах, юная кровь весело журчала, не ведая бляшек. Наколов, я взялся за топор. Охапки должно хватить. Ладно, нарублю две
Обрушив поленья у печи, я впервые взглянул на хлопочущую мать.
Когда я последний раз видел ее там? Неделю Нет, две недели назад. Как раз картошку поднял из погреба, и подвез старикам целую сетку. «Гуманитарка!» бодро шутил отец. Ему восемьдесят пять стукнуло, ей восемьдесят первый пошел. А здесь Сколько мамуле нынче? Тридцать семь? Ну, да. С ума сойти
Уголька еще.
Угу я покосился, охватывая взглядом женскую фигуру.
Грузновата талии почти не видно, но и не разнесло, как Авдотью Робертовну.
Та, если сядет на лавочку, пузо на колени вывалит. Квашня.
Осторожно, чтобы не измазаться, набрал полное ведро угля, и занес на кухню. Печь гудела, меча из поддувала огневые выблески.
Мам, я в школу схожу, соврал мимоходом. Может, там объявление вывесили?
Сходи, родительница мотнула головой, отбрасывая челку набок. Заодно хлеба купишь. На! порывшись в кармане балахонистого платья, она выудила тусклую мелочь, копеек сорок или пятьдесят.
Угу
Выйдя к Угольной, я сделал крюк и зашагал к старой железной дороге. Прошуршала щебенкой насыпь, и мои ноги, не знавшие артрита, бойко затопали по черным шпалам, вскоре сбавляя поступь. Хаос, теснившийся в мозгах, надо было хоть как-то упорядочить. Привести в равновесие мысли и чувства.
«К черту панику! цыкнул я на себя. Что такого ценного ты оставил в будущем, Даниил Кузьмич? Квартиру-евродвушку? «Паджерик» и дачу на Шаморе? Океюшки, как Витёк говаривал. Но разве юность, здоровье и лет семьдесят жизни не перевешивают потери?»
Семьдесят годиков! Переписанных набело без ошибок и помарок. Да ты молиться должен, чтобы тебя не выкинуло обратно в будущее! Не дай бог
Мечтал стать математиком? Океюшки! Хочешь в программисты податься? Кам он, бэби! Зеленый свет!
«Не уступать никому! ликующе вызванивало в голове. Не зависеть ни от кого! Не жить под диктовку. Не юлить больше, не лавировать, стараясь всем угодить. Хватит! Разогни спину! У тебя появился великолепный шанс используй его!»
Вдохновленный нутряными речами, я ускорился и почуял неприятный холодок. По ту сторону путей, от разбросанного частного сектора, приближалась парочка щуплых отроков. Они брели, засунув руки в карманы, вялые и скучные, но, завидев меня, разом оживились появилась цель. Я.
А мне вдруг стало смешно и стыдно. Подходили те самые гаврики, накостылявшие Дане Скопину в порядке развлечения. Ну, или самоутверждения. А Даниил Кузьмич испытал неловкость.
«И вот эти мелкие дрыщи изваляли меня? Ой, позорище»
Да, я смотрел на «сладкую парочку» глазами пожилого мужчины. Спору нет, подростковая банда опасна, как стая бродячих собак, но двое щенков?..
Мы сошлись. Сопляки смотрели на меня снисходительно и с оттенком нетерпения, однако словесная прелюдия строго обязательна. Тот из плохишей, что был постарше, чиркнул носком ботинка по щебню, словно проводя границу, и выговорил с ленцой:
Чужие здесь не ходят, по эту сторону наша половина.
Да неужто? улыбнулся я.
В старшем, чернявом и темноглазом, чувствовалась южная кровь, да и звали его в масть Вася Адамадзе. Он перешел в тот самый восьмой «А», куда вскоре вольюсь и я, новичок. А вот младший, с сосульками рыжих волос
Этот злой прищур, глумливый изгиб бледных губ, щедрая порция веснушек Если бы мне вздумалось нарисовать портрет юного живодера, то натурщик вот он. По кличке «Малёк».
Не боишься? Адамадзе скривил уголок рта в подобии улыбки.
Не-а, я безмятежно мотнул головой.
Васька выбросил кулак, чувствительно съездив мне в челюсть. Можно было уклониться или выставить блок, но нет, пусть всё будет, как прежде! До определенного момента
А теперь? осведомился чернявый.
В прошлый раз я отделался тем, что потер скулу, роняя: «Ну, и скотина» А нынче смолчал.
Ударил коротко, без замаха, метя в подбородок. Адамадзе нелепо взмахнул рукой, будто прощаясь, и свалился в траву, а я с разворота врезал «Мальку» снизу вверх, наискосок, обратной стороной кулака.
Поскуливавшая тушка выстелилась, шурша щебенкой. Нижняя губа у рыжего набухала красной каплей. В тон.
«Первая кровь Первая победа»
Я развернулся и зашагал в хлебный.
Там же, позже
Давненько не держал в руках копейки. «Десюнчик», «пятнадцатик»
Булочку «Подольского» и две сдобы.
Ловкие пальцы защелкали костяшками счетов.
Тридцать две копейки в кассу.
Я выбил чек и задержался у овощного, где выстраивалась очередь за вьетнамскими бананами целые грозди лежали вповалку, зеленые, как трава. Видимо, товарищи из Ханоя не заморачивались вопросами спелости. Выросло? На экспорт!
Помню, помню Замучишься чистить эту зелень плотная кожура не отлипала, как у зрелых плодов, приходилось сдирать ее. А вкус Сладковатый и вяжущий. Шутя, отец называл бананы «мылом» за скользкость. Позднее бывалые и знающие поделились опытом: «дарам тропиков» надо вылежаться пару деньков. Суешь их в темное место, да хоть под кровать, и пускай себе спеют
Но зато как пах «Подольский»! Даже остывшая буханка издавала неповторимый хлебный дух, призывно хрустя поджаристой, чуть маслянистой корочкой. В детстве я частенько обгрызал ее, поддаваясь искушению, а вот в будущем не замечал подобного ни за одним дитём.
Такое впечатление, что на какой-нибудь грядущий «Купеческий» впору клеить этикетку: «Рафинированный. Дезодорированный»
Я раздраженно мотнул головой опять хитрая натура вильнула, избегая тяжких дум! А поразмыслить было о чем.
Как жить дальше? Ну, на тему школы я не рассуждал ходить все равно придется. Жаль, конечно, потерянного времени, но ведь его можно организовать, используя с толком. Да и школы бывают разные
Впрочем, учеба меня как раз не беспокоила и аттестат получу, и диплом. А дальше что? Ну вот, стану я математиком. Или программистом, как Витёк. Ладно. Поступлю при Брежневе, окончу при Горбачеве. И тут навалятся лихие, «чисто конкретные», они же «святые» девяностые
Распад. Развал. Разруха.
И куды бечь? Пришли красные грабють, пришли белые грабють. Куды ж деваться бедному айтишнику? Валить? Нет уж. Я не «узкий», как та слизь голубоватая пела, я русский, да еще и «совок». А у нас, у советских, собственная гордость. На поклон к империалистам ни ногой! Останусь, перекантуюсь как-нибудь.