Илья Семенович, понимаете краснея, начала Наталья Сергеевна, я давала на доске новую лексику, было все хорошо, тихо И вдруг летит Я не выяснила, кто ее принес, или, может быть, она сама
Сама, сама, что за вопрос! Погреться, насмешливо перебил Мельников, глянув на закрытые окна. А зачем передо мной оправдываться? Класс на редкость активен, у вас с ним полный контакт, всем весело, зачем же я буду вмешиваться? Я не буду. Он повернулся и вышел.
В классе приглушенно засмеялись, потом притихли кто затаил азартное любопытство (теперь-то что она будет делать?!), кто сочувствие (зря мы ее подставили все-таки совсем еще девчонка).
А правда, что вы у него учились? спросил Генка, с интересом наблюдавший за ней.
Ответа не последовало. Прикусив губу, постояла в растерянности Наталья Сергеевна и вдруг выбежала вслед за Мельниковым. Догнала его в пустом коридоре.
Илья Семенович!
Да? Он остановился.
Зачем вы так? Илья Семеныч? Да, я виновата, я не справляюсь еще Но вы могли бы помочь
В чем же? Если вам нужна их любовь тогда дело в шляпе: они, похоже, без ума от вас А если авторитет
А вам теперь любовь не нужна?
Мельников усмехнулся:
Любовь зла. Не позволяйте им садиться себе на голову, дистанцию держите, дистанцию! Чтобы не плакать потом А помочь не сумею: никогда не ловил ворон!
Почему у нее горят щеки под его взглядом? Почему она поворачивается, как солдатик, и почти бежит, чувствуя этот взгляд спиной?
В классе она, конечно, застала все то же бузотерство вокруг вороны. И принялась держать дистанцию
С такой холодной угрозой она им сказала: «Silence! Take your places», что сели они сразу и молча уставились на нее с опасливым ожиданием. Она подошла к окну, открыла первую раму Немного замешкалась, открывая вторую: шпингалет не поддавался.
Выбросит! вслух догадалась Рита Черкасова.
Вспугнуть бы прошептал мечтательно чернявый Михейцев.
Англичанка стояла спиной: надо было успеть, пока она не обернулась. И, прицелившись, Костя Батищев сильно и точно запустил в ворону тряпкой. Но слишком сильно и слишком точно так, что даже ахнули: мокрая и оттого тяжелая тряпка накрыла птицу, сбила ее и только упростила учительнице дело. Она взяла этот трепыхающийся ком и выкинула.
Стало очень тихо. Наталья Сергеевна захлопнула окно и стала быстро-быстро перебирать и перелистывать на столе свои записи
А мне мама говорила, что птичек убивать нехорошо, меланхолически сказал переросток Сыромятников.
Без суда и следствия, добавил Михейцев.
Не очень послушной рукой Наташа стала выписывать на доске лексику к новому тексту. Но класс не унимался.
Наталья Сергеевна, ведь четвертый же этаж! В тряпке! Зачем вы так, Наталья Сергеевна! волновались девочки.
Напрасно она пыталась вернуться к английскому, напрасно стучала по столу и повторяла:
Stop talking! Silence, please![1] (Чужой язык раздражал их, пока не выяснили кое-чего на своем.)
Генка, ни слова не говоря, сердито-серьезно следил за событиями. Зато острил, розовый от злости и возбуждения, его соперник Костя Батищев:
Гражданская панихида объявляется открытой Покойница отдала жизнь делу народного образования.
Батищев, shut up![2] грозно сказала учительница.
А может, не разбилась? предположил кто-то. Я сбегаю погляжу, можно, Наталья Сергеевна? Я мигом, вызвался Сыромятников и уже встал и пошел. Я даже принести могу живую или дохлую, хотите?
Наташа схватила его за рукав:
Вернись!
Ты не сюда, ты Илье Семеновичу принеси, медленно, отчетливо произнесла Рита. Пусть он видит, какие жертвы для него делаются
Это оскорбило Наталью Сергеевну до слез, она задохнулась и скомандовала на двух языках:
Черкасова, go out! Выйди вон!
Рита дунула вверх, прогоняя падающую на глаза прядь, переглянулась с Костей и неторопливо, с улыбкой, ушла.
Сыромятников вслед за ней.
Интересно, за что вы ее? сузил глаза Костя. Ребятки, нам подменили учительницу! У нас была чудесная веселая девушка
Батищев, go out! Я вам не девушка! выпалила Наталья Сергеевна под хохот мужской половины класса.
Ну все равно женщина, я извиняюсь, широко улыбаясь, продолжал Костя. И вдруг Аракчеев в юбке.
Думайте что хотите, но там, за дверью Be quick!
В знак протеста мальчишки застучали ногами, загудели У двери Костя посулил сострадательным тоном:
Так вы скоро одна останетесь
Пожалуйста. Я никого не держу! окончательно сорвалась учительница, бледная, как стенка, и отвернулась к доске, чтобы выписать там остаток новых слов
Поднялся и пошел к двери Михейцев. И его сосед. И в солидарном молчании поднялось полкласса а затем и весь класс. Уходя, Генка сказал:
«И зверье, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове»
Потемнело в глазах Натальи Сергеевны. Только слух различал, как еще одна группа встает, еще ряд пустеет Когда она открыла глаза, в классе сидела только одна перепуганная толстая Черевичкина. Ужаснулась Наташа и снова закрыла глаза.
* * *
Уроки кончились, школа работала в тот год в одну смену. Жизнь, правда, превращала эту одну минимум в полторы. Вот гнется над тетрадками словесница Светлана Михайловна, гуляет по страницам ее толстый синий карандаш. И это, считайте, покой еще, почти досуг Вот она подняла голову, недоуменно прислушалась: музыка Прекрасная и печальная музыка, совсем необычная для этих стен.
Светлана Михайловна заложила тетрадку карандашом и встала, любопытство повело ее наверх, в актовый зал Она тихонько входит. В зале свет не горит и пусто. Нужно сперва освоиться с полумраком, чтобы увидеть: на сцене у рояля сидит Мельников и играет пустым стульям. При чахлом свете заоконного фонаря ему клавиатуры не видно наверняка и не надо, выходит? Пальцы его сами знают все наизусть?
Так вот кто этот таинственный романтик! бархатисто засмеялась Светлана Михайловна.
Мельников вздрогнул, убрал руки с клавиш.
Да нет, вы играйте, играйте, я с удовольствием вас послушаю. Я только мрака не люблю, я включу? И зажглись все плафоны. Вот! Совсем другое настроение Это вы играли какую вещь?
Мельников вздохнул, но ответил:
«Одинокий путешественник» Грига.
Помолчали.
Да теперь уже вздохнула Светлана Михайловна. Настоящую музыку понимают немногие
Она сделала паузу, ожидая, что он подхватит ее мысль, но Мельников молчал, только пальцы его изредка задевали клавиши Продолжить пришлось самой Светлане Михайловне:
Я всегда твержу: нельзя нам замыкаться в скорлупе предмета. Надо брать шире, верно? Черпать и рядом, и подальше, и где только возможно! Всесторонне. И тогда личная жизнь у многих могла бы быть богаче Если подумать хорошенько.
Мельников согласился вежливо:
Если подумать конечно.
А кстати, почему вы не спешите домой? Не тянет?
Вопрос был задан значительно, но Мельников его упростил:
Дождь.
Дождь? переспросила она недоверчиво. Ну да, конечно.
Разговор клеился плохо.
«В нашем городе дождь» негромко пропела Светлана Михайловна, умудренно, с печальной лаской глядя на Мельникова. «Он идет днем и ночью»
Одним пальцем он подыграл ей мелодию.
«Слов моих ты не ждешь Ла-ла-ла-ла»
Вдруг все плафоны погасли. Мимо застекленной двери, за которой оставался последний из нормальных источников света, прошла нянечка с ведром. Возможно, это был с ее стороны намек: закругляйтесь, мол, с вашей лирикой
Я ведь пела когда-то, поспешила заговорить Светлана Михайловна. Было такое хобби! Когда я еще в Пензе работала, меня там, представьте, для областного радио записывали: «Забытые романсы» И четырежды дали в эфир! Где-то и теперь та бобина пылится.
Вот бы послушать, сказал Мельников.
Вы правда хотите? встрепенулась Светлана Михайловна.
А что? Допустим, на большой перемене? Школьный радиоузел не балует же нас ничем человеческим а тут всех разом приобщил бы к романсам! Питательно же!