Вероятно, на Пасху 383 года он принимает монашеские одежды из рук Руфина[8] и немедленно отправляется в египетскую пустыню на родину древнего монашества. После двух лет, проведенных в Нитрийской пустыне (примерно в 50 километрах к юго-востоку от Александрии), он переселился на 18 км, углубляясь в великую пустыню Келлий. Остаток своих дней он провел в полуотшельническом житии в обществе самых выдающихся подвижников своего времени.
Скончался он вскоре после праздника Богоявления в 399 году в возрасте 54 лет[9].
* * *
Как и многие монахи своего времени, Евагрий принадлежал к числу тех, кого сегодня назвали бы «поздним призывом», его выбор был продиктован отнюдь не юношеским порывом. Скорее уж перипетии самой жизни этого тонко образованного и избалованного судьбой эллина «изгнали в пустыню», как он сам в этом признается, почти против его воли[10]. Несомненно, это оставило свой след. Евагрий не скрывает, что ему нелегко давался подвиг в негостеприимной пустыне. Однако он мужественно выстоял под натиском соблазнов вернуться в мир даже тогда, когда Александрийский патриарх Феофил предложил ему занять епископскую кафедру в Тмуисе[11]. Чтобы избежать этой чести, он вынужден был искать прибежище в Палестине[12], вероятно, у своих близких друзей Руфина и Мелании.
И эта жертва не была напрасной. Плодом четырнадцатилетнего жития в Келлии стало законченное духовное учение об иноческом делании, которому было суждено стать классическим. В полном смысле слова Евагрий является «отцом нашей духовной монашеской письменности»[13] как на Востоке, так и через преподобного Иоанна Кассиана на Западе. Его многочисленные аскетические опыты свидетельствуют о постоянном стремлении соединить традиционное монашеское делание (praktike) с созерцательной жизнью (theoretike), которая у него получает подлинно евангельское основание и богословско-мистическую направленность, чего так недостает сочинениям многих «духовных» авторов[14].
* * *
Палладий наглядно представляет картину повседневной жизни аввы, слава о котором разошлась стремительно, что не могло не вызывать ревность некоторых собратьев, не так часто посещаемых[15]:
Таково было его обыкновение: братья собирались у него по субботним и воскресным дням. Всю ночь они открывали ему свои помыслы. До восхода зари они внимали его словам, исполненным силы, и уходили, преисполненные радости, воздавая благодарение Богу; ибо воистину учение его было кротким. Когда все уже были в сборе, он молил их: «Братья мои, если у кого из вас есть глубокая или недужная мысль, пусть он молчит, пока другие братья не уйдут, и тогда он свободно задаст свои вопросы наедине. Не будем говорить перед братьями, чтобы никто из меньших сих не погиб или чтобы боль сердца не поглотила кого».
О его исключительном гостеприимстве говорит тот факт, что каждый день он принимал в своей келье пять-шесть гостей, которые приходили к нему издалека, чтобы получить от него наставления, увидеть его ум и плоды подвижничества. Многие дарили ему деньги; известно, что у брата-эконома, который служил в его обители, хранилось более 200 серебряных монет[16].
Этому образу вполне отвечают творения самого Евагрия. Как и другие монахи Келлий, он жил отшельником в затворе; судя по данным археологических раскопок, kellion представляло собой небольшой дом из двух или трех комнат, с внутренним двориком и оградой вокруг. В течение недели монах оставался в своей келье, предаваясь молитве, созерцанию и труду (Евагрий «преизящно писал оксиринхским пошибом» и зарабатывал на хлеб переписыванием книг)[17]. Только по субботним и воскресным дням братская община (sunodia) собиралась для совместной молитвы и общего богослужения, за которыми следовали общая трапеза (agape)[18] и духовные беседы. Долгие часы уединенного самоуглубления и нередкие «откровения сердца», которые Евагрию приходилось услышать в пустыне, необычайно обогатили его ум познаниями в области человеческой души. В своих творениях, обращенных большей частью к другим аскетам (в основном к отшельникам, иногда к киновитам), Евагрий обнаруживает осведомленность и редкую проницательность в вопросах психологии, поэтому его иногда даже называют «Фрейдом до фрейдизма». Ниже мы приведем многочисленные фрагменты, которые раскрывают его личность с этой стороны.
В более пространной редакции жития, составленной Палладием, рассказывается о том, что сам Евагрий в определенные моменты прибегал к советам более опытного монаха Альбина Римлянина, жившего поблизости. (Даже самые великие аскеты-пустынники нуждаются в духовном отце.) Упомянутый выше Альбин, как Руфин и Мелания, происходил из римской аристократии, он неоднократно упоминается в «Лавсаике» среди лиц из ближайшего окружения Евагрия и Аммония. Его трилогия, куда входят трактаты «Слово о духовном делании, или Монах», «Умозритель», «Умозрительные главы»[19], посвящена монаху Анатолию Испанцу, который доводился родственником Альбину и до ухода в пустыню был богатым нотарием (notarios).
Итак, мы оказываемся в кругу знатных особ, отрекшихся от мира и посвятивших себя монашескому деланию на христианском Востоке. Можно предполагать, что Мелания сама доверила своего ученика, еще не достаточно утвердившегося в монашеском призвании, этому испытанному монаху. Более всего Евагрий почитал Альбина за исключительную кротость. Смирение сердца он ставил превыше всех добродетелей, ведь ее стяжали не только Моисей и Давид, но и Сам Христос. По его мнению, только она открывает путь к истинному познанию Бога[20].
За свои умозрительные сочинения Евагрий был удостоен прозвища «философ в пустыне»[21], которое мы встречаем уже у церковного историка Сократа[22]. Это совершенно справедливо, если брать слово «философ» в том значении, какое оно имело в христианской древности. На фоне господствующей языческой философии христианство выступает как подлинное «любомудрие», в котором речь идет о любви не к мудрости века сего, а к Премудрости Божьей. В этом свете слово «философия» выражает идею совершенного единства подлинно христианского жития и богопознания. Так, сам Евагрий говорил о Григории Богослове как о своем «педагоге» в области «высшей Философии»[23].
Таким образом, было бы неправильно считать Евагрия философом в современном значении слова, поскольку нет оснований полагать, что на протяжении шестнадцати лет, проведенных в египетской пустыне, он предавался собственно философским умозрениям. Будучи монахом (хотя в христианской древности в самом облике монаха охотно усматривали черты философа, «влюбленного в Божью Премудрость»), он посвятил себя стяжанию чистоты сердца, которая, по слову Самого Христа, ведет к созерцанию Бога[24]. Однако занятия философией «диалектикой» он считал бесполезным и даже вредным времяпрепровождением[25].
Его психологическое учение, по праву получившее широчайшую известность, служит единственной цели: чтобы человек вновь стал способен к любви и «способен к Богу». Для этого необходимо победить страсти, которые искажают само человеческое естество, лишая его способности любить. Для одержания этой победы надлежит знать, каким образом страсти разжигаются бесами и затем воздействуют на человеческую душу.
Евагрий был подлинным «учителем духовной жизни». Палладий, в течение девяти лет прибегавший к его советам, говорит о нем: «мой учитель»[26], который «ввел меня в жизнь во Христе» (то есть духовное делание) и просветил ум к «духовному разумению Святых Писаний» излюбленный предмет тех, кто избрал своим поприщем созерцательное житие[27]. Насколько можно судить по этому жизнеописанию, для своих близких Евагрий был прежде всего «духовным отцом» и гораздо в меньшей степени ученым или мудрецом так о нем говорят только те, кто знает понтийского монаха лишь по его книгам. Чтобы читать умозрительные сочинения Евагрия не искажая смысла, следует помнить, что их автор был прежде всего духовным учителем[28].