Слава Тебе, Господи, он пришел в себя! -раздается радостный возглас Вини. Он никогда не скажет: «Хвала Разуму!», как обычно сказали бы другие в подобной ситуации. Он говорит: «Слава тебе, Господи!» или «Слава Богу!». В редких случаях «Хвала Небесам!». Вини является «верующим».
Дядя прижимает меня к своей полной мягкой груди. Он тяжело дышит. Через некоторое время он медленно расслабляет свои объятья, обхватывает кистями рук мое лицо, и приближает его к своему. Лицо его мокро от испарины. В глазах стоят слезы. Пухлые мясистые губы дрожат, словно лопухи под ветром.
Александрос Ангел! Ангел мой! -через силу выдавливает из себя дядя.
Посмотри, Димитрос, Каульбах действует на нашего мальчика похлеще Гойи! в руке у Вини поднятая с пола высокая темно-охристая допотопная книга.
Несколько месяцев назад мне стало плохо от картины одного испанского художника, где собаку засасывало в песок. Вот почему меня попросили не брать книги с углового стеллажа.
Мы проходим в просторную гостиную. Точнее, меня вводят, поддерживая под руки. Дядя капает мне несколько успокоительных капель в нос.
Разве ты никогда не сталкивался со смертью, мальчик мой? Вини любит называть меня мальчиком. Разве ты не читал Эсхила или Гомера?
Все это так. Но там смерть была какая-то другая. Какая-то далекая, неосязаемая, таинственная. Волшебная и даже сладостная, и никак не такая, как на этой картинке, когда перегрызают горло и радуются.
Неправда это все, мальчик мой! Вини перебивает меня. Никакая не возвышенная. Чем Рейнеке-Лис хуже какого-нибудь Одиссеуса или этих языческих божков, которые только и знают, что сеют преступления, распри и прочие мерзости?
«Божков» сказал с таким нажимом, будто они лично чем-то очень обидели Вини. Мне неприятно. Мне обидно за умницу Одиссеуса, которого так просто сравняли с этим ужасным лисом.
Дядя, до этого молча слушающий наш разговор, кладет мне руку на плечо и просит никому не говорить о произошедшим сегодня утром. Дядя всё время боится, что ко мне могут приставить Личного Учителя, учитывая мою восприимчивость, эмоциональность и импульсивность. А ещё своеволие. Я несколько раз видел детей и подростков моего возраста, сопровождаемыми этими улыбающимися людьми в сине-белых одеждах. Учителя Высокой Любви и Морали, как их чаще всего называют. Многие мечтают о них. Но не я. Наклонив голову и коснувшись щекой тыльной стороны дядиной ладони, я говорю, что, конечно же, об этом никто не узнает, кроме меня, дяди, и Вини. Дядя облегченно выдыхает. Он всегда переживает по пустякам.
Конечно же, никто об этом не узнает, -повторяю я, закрываю глаза и медленно добавляю, но вы, конечно, понимаете, что никакой Рейнеке-Лис не отвадит меня от углового стеллажа!?
Вини смеется и говорит, что они вырастили настоящего древнего грека, просящего услугу за услугу. Дядя Димитрос что-то гудит о том, что настоящая любовь и дружба должны быть бескорыстными. На связь выходят родители. Дядя с Вини говорят, что прилетают их знакомые из Денвера, и они хотели провести день в Афинах, и очень будут рады, если я составлю им компанию.
Сидим в тени смоковницы. Скоро будет жарко. Пока Вини делает невдалеке на открытом очаге полноценную еду, мы перекусываем и макаем вчерашние лепешки в оливковое масло. Тычем блестящие надкусы помидоров в крупные, словно мелкие камешки, кристаллики соли. Вытираем мандариновый сок с подбородков. Пальцы будут липкими, если их не помыть. Я срываю с дерева несколько смокв и протягиваю их Анну и Чаро, темнокожей паре, с которыми я только что познакомился. Они, закрыв глаза, медленно едят их и урчат от удовольствия.
Значит, тоже Хранитель? спрашивает меня Чаро с набитым ртом, и, не дожевав, запускает руку в блюдо с маслинами, берет сразу несколько штук в кулак и отправляет их себе в рот. Мы тоже, в некотором роде, Хранители. Музыкальные. Любишь музыку?
Конечно же люблю! Отец играет на бузуки, я похуже. Но по гармоничному музицированию на термовоксе я был
Не упоминай при нас термовокс! с улыбкой обрывает меня Анн.
Мы-Музыканты! гордо говорит Чаро. И не просто Музыканты, а Музыканты Лондонского Симфонического оркестра.
На Земле Лондона нет, подхватывает Чаро, а Лондонский Оркестр есть! Хвала Природе за ее парадоксальность!
Дядя сказал, что его несчастные уши сморщатся, услышав эту историю в тысячный раз, и пошел помогать Вини, а Чаро и Анн, перебивая друг друга и быстро жестикулируя, поделились со мной следующей историей.
В общем, слово «орхестра», круглая площадка Эпидавра, и других театров, со временем трансформировалось в слово «орхестра», или оркестр, которым стали называть определенное количество музыкантов, играющих на разных музыкальных инструментах. Он был организован еще в допотопные времена в Лондоне, в одном из самых больших и главных городов допотопного мира. Оркестр ездил и летал по всей Земле, и дарил свое искусство людям разных континентов. (Точнее, не дарил, а люди платили за встречу с оркестром «деньги»). И когда случилось то страшное мгновение, разделившее допотопное время от нашего, когда снаряд под названием бомба упал на стыке тектонических плит, Лондонский оркестр как раз выступал перед публикой в Денвере. (Ничего удивительного в том, что он гастролировал на враждебной стороне, не было. Даже капитаны враждующих стран делали друг другу подарки). Началось сильное землетрясение, но Оркестр выступал под открытым небом, поэтому никто из его членов не пострадал. Потоп до Денвера не добрался, он находится высоко в горах, в миле над уровнем моря. Но потом пришли эпидемия, мор, голод. Оркестр держался как одно целое, помогая друг другу. Они удивительным образом сохранили свои инструменты. Они нашли других Музыкантов на места погибших коллег. И снова стали полноценным Оркестром. И они решили называться Лондонским Симфоническим Оркестром в честь родного города, который находился под водой и был разрушен до такой степени, что восстановлению не подлежал. Сначала умерших Музыкантов стали заменять их дети, которым родители передавали мастерство, затем стали учить детей со стороны, потом организовалось целое училище для Музыкантов, затем возникло целое отделение для людей, изготовляющих инструменты. Они и сейчас, спустя много веков, по традиции изготовляют инструменты собственноручно. Ну почти собственноручно. Училище их маленькое и узкопрофессиональное, но почетное и нежно любимое. В нем есть также отделение для Реконструкторов. А Оркестр-самый крупный, исполняющий музыку допотопных композиторов на допотопных инструментах. Есть ещё в Москве оркестр, но он намного меньше. Сегодня у денверцев вечером концерт в Афинах. Чаро играет на очень большом инструменте контрабас, а Анн на флейте. Анн кричит, что сейчас покажет это «маленькое чудо». Бежит к геликоптеру, и возвращается, аккуратно держа в руках продолговатый футляр. И тут раздаётся совсем другой оркестр.
Оркестр ароматов. И его музыка забивает всякую другую. Гордо, с несколькими большими плоскими тарелками к нам идут дядя и Вини. Оооо!!! Эта нежно-коричневая ципура с распахнутыми жабрами, похожими на открытый смеющийся рот, еще недавно плавающая в море, приготовленная Вини на решетке со светлыми надрезами по бокам, в которые вставлены кружки лимона. Этот удивительный и скворчащий жареный сыр халлуми с зелеными пятнами мяты на желтых спинках. Лепешки, только что снятые со стенок очага. Ну и, конечно, куда без нее, скордалия. Мятый картофель с чесноком и йогуртом, заправленный оливковым маслом. Некоторое время мы молча поглощены этой чудесной пищей, не имеющей ничего общего с витаминизированными таблетками и энергетическим мармеладом.