Кроме вашей? съехидничал гнусный малец, спрятал за насмешкой открытую рану, к которой пристроился Бабник.
Мою тоже, не обиделся Светлый брат. Без молитвы всё прочее утратит смысл. Если б я не верил, полковник, разве смог бы жить и дышать?
Альбин Вран слов напрасно не тратил, оборвав причитания и обидки, едва отдалился от лагеря. Шёл по сосновому бору мягко, едва шурша опавшей хвоей, неслышный за шелестом, хрустом и треском, поднятым товарищами по походу. Вран их слушал вполуха и крутил головой, будто силился разглядеть за кустами кого-то знакомого или опасного. Учуял Викарда, опытный мразь? Или кого иного? В одиночку охотится, негодяй?
Озеро Шести печалей оказалось невелико, плюнуть с берега на берег можно при желании и попутном ветре. Не особо чистое, муть да ил, лично Викард бы в него не полез и пить без нужды побрезговал. А опечаленные скукожились, что сморчки, да потянули рубахи с портами. Совсем одурели, болезные!
Альбин Вран оказался мудрее. Палец в воду ткнул, призадумался. Взвесил печали на весах осторожности. И в глубину не полез.
Видно, печалей в нем скопилось на палец, но скорее учуял Вран, что водица стухла от сброшенных трупов. Мразь присел гадливо на берег, нос породистый, что воронов клюв, скривил, рудный меч положил на колени.
Надо же, дедов клинок прихватил! Не руда ли толкала мразя к воде?
Викард устроился хищным коршуном на макушке скрипучей сосны. На открытое место не сунулся, незачем. С рослой сосенки далече видать: и поле, взрытое камнепадом, и кругляшек озерца, и двоих дураков, рискнувших купаться в помоях. Вон стоят, сомневаются, мнутся, что девки. Зашли по колено, а дальше-то боязно, вдруг дурное притаилось под ряской?
Даритель первым шагнул в глубину, увлекая за собой монаха. Воин, полковник, гений стратегии. Кем ещё себя мнит в детских грёзах? Представил, герой, как вернётся в лагерь, испугавшись тухлой воды. Насмешки Стейси к себе примерил, ехидные присказки Тверка. Вот он где, настоящий страх для гордой и глупой души!
Истерро побрёл вслед по привычке, успел примириться Бабник, что вели его люди с мечами. Сделал пару шагов, оступился, по уши окунулся в жижу, забарахтался, баламутя ил. И заорал во всю мощь светлой глотки.
Потому как всплыли из липкой топи, в пузырях ядовитого газа, не один труп и даже не два. Всплыли несчётно, как по команде: белые, тухлые, рассечённые шрамами, изъеденные водяным червём. Воины и сиволапые, купчишки, дровосеки, девки дурные, прибежавшие от любви топиться. На добрую хоругвь набиралось, но тут уж Берсерк не стал пересчитывать. Потому как Бабник завопил пуще прежнего, уже не от страха, от боли, рванул прочь, а уйти не сумел.
Закричал, забарахтался в ловушке Даритель, но Вран не зря морщил нос над водицей, мигом скатился вниз, ударил рудой наотмашь, полосуя поганое озеро. То завизжало пронзительно, тонко, аж кровь из ушей потекла. А Бабник всё мучился, бился, всё соскальзывал в скопление пузырей.
Ну да Викард был уже рядом.
Он успел подскочить, прыгнул Врану на плечи, оттолкнулся и плюхнулся рядом с Истерро, обрубая жгучие нити, белёсые, что жабья слизь, оплетавшие ноги Бабника.
Для чего тебе кинжал, мразь недоделанный? пристукнул Светлого по щекам, легонечко, приводя в сознание. На закорки ко мне взбирайся, друже! Вран, тащи на берег Дарителя!
Альбин Вран в приказаниях не нуждался. Знай лупил по воде рудным мечом, отсекая стрекала и щупальца. Отпихивал в сторону мертвецов, норовивших уцепить за одёжу. А те лезли вспученными боками, торопились взять мразей в кольцо, пялились бельмами в самую душу, пальцы скрюченные тянули.
Ай да Бабник! Ай молодца! Сыскал-таки, чем потешить друга!
У всякой красивой легенды есть вонючее исподнее на самом дне! поведал Вран повеселевшему варвару.
А Викард и не спорил, зачем? Слова мусор, одна лишь руда права. Руби, коли, очищай от печалей. Вон их сколько из озера лезет, ядовитые, шипастые, ненасытные! Тут не шесть, тут по дюжине каждому, кушайте, не обляпайтесь!
Ох, несладко бы им пришлось, но тут и Стейси Ван-Свитт подскочил, и Даждьбор, и древоид Тверк на бегу метнул стрелы в зловонный пузырь, вздувшийся посередь бурой жижи. Братко камушки растёр, заискрил ногтями Так что танец иной начался, задорный, с прихлопами и притопами.
Вместе вынули страдальцев из озера: вот уж воистину очищение, за Калиткой печалей нет. Те ободранные, окровавленные, изрезанные острыми нитями, идущими от пузырей, но живые, черти, живые! Аж от сердца отлегло, до того хорошо! Орут, катаются по земле, колотят руками-ногами. Праздник!
Стейси опознал в твари иггота, и откуда тут взялся шестиног ядовитый? Ну дак мрази народ любознательный, рады всякой мерзостной гадине. За щупальца её да врастяжку, чтоб неповадно монахов утаскивать. А братко кремнёвым пламенем шварк. Снова визг и писк, и новые трупы, упущенные запасливой тварью. Страшно. До глумливого хохота. До полоумных причитаний Ван-Свитта, до восторженных ругательств древоида.
Щупальца у него съедобные! поделился всезнающий Стейси, воздев вверх поучающий палец. Хорошо в углях запекать, милсдари, предварительно размягчив о камень.
Ну-ка, мрази, подсушим гада! А потом отобьём, раз положено.
Воистину так! заокал Даждьбор. Наконец-то пожрём от пуза!
На поляне кого-то обильно вырвало, должно быть, чувствительный Бабник расстался с остатками каши. Эх, светлого кормить, что провизию выкинуть!
Вот братко с душой подступил: смекнул, что добыча наметилась знатная, и жарит игготу стрекучую бороду. Коняга его, огнедышащий Дэйв, тоже трудится, припекает сверху. Пахнет не то чтобы аппетитно, но едой, мрази, едой!
Вот вам и озеро Шести печалей, подвёл черту Альбин Вран, разрубая мечом хитиновый панцирь, защищавший мясистое тельце иггота. Вот вам и шесть мажьих камней. Приманка для простачков.
Даритель, пожжённый стрекалами, скривился, будто щупальцем вдарили, но смолчал, лишь запыхал от злобы. Или от боли, поди разбери!
Истерро и спорить не стал. Эх! Раньше бы сотня вопросов да полсотни оправданий в придачу. Тихий стал, скучный, душой переломанный. Иногда Викарду казалось: подменили Белого Бабника, так, одну оболочку оставили. За это хотелось поднять Нахара и убить негодяя заново.
Истерро уже пытался лечить, Гонта ли, Викарда, Врана, без разницы. Его били по простёртым рукам и обмазывали травяной кашицей, что разжёвывал ехидный Тверк, насобиравший по кустам всякой дряни целебной.
Хорошее озеро, смирился Бабник, подчинился приказу учителя. Я не знаю, как Дару, а мне полегчало.
Вывернуло тебя, не купился Ван-Свитт. Оттого и лёгкость в желудке. Но коли веруешь, веруй. Вдруг и вправду проснёшься, красавица?
Стейси кривлялся, а Викард учуял, как отходит в сторону тень Сольбери, будто с щупальцами-стрекалами отпали и тонкие нити, что держали Эльфика на поводке, накрепко примотав к Истерро. Где-то рядом улыбался рыцарь Гварк, наконец-то свободный и лёгкий. И Викарду хотелось помахать им рукой, не приветливо, а чтоб торопились, чтоб убирались, наконец, к Калитке, пока Бабник не спохватился.
Но Сольбери медлил, тупил. Смотрел то на Бабника, то на Врана с Дарителем. То на Эрея Тёмного. Силился знак подать, а не мог. Лишь морщился и крутил головой, цеплялся за лоскут зримого мира.
В предзатменных сумерках пахло листвой, прелой, осенней, влажной.
Эрей, оттирая посох от слизи, не глядя на тень, кивнул. Бессознательно щёлкнул пальцами.
Что-то понял, братко, на что-то решился.
И тень Сольбери растаяла, языком тумана потянулась к Мельтам, затерялась в отрогах гор.
Эрей окликнул целькона. Вместе с огнедышащей тварью запалил гнильё в чаше озера, выпаривая дурную воду. И вскоре от озера Шести печалей осталась лишь вонючая яма с кусками разложившихся трупов.