Рахит - Анатолий Агарков

Анатолий Агарков

Рахит

В двадцать лет силы нет её и не будет.

/народная мудрость/

Человек рождается маленьким, беспомощным, беззащитным, но с невероятной жаждой жизни и удивительными способностями выживать в любой среде будь то волчье логово или королевские чертоги. Только в каменных замках растут принцы, а в земляных норах маугли.

Появился я на свет здоровяком. Из всей палаты что весом, что ростом матери на радость, другим роженицам на зависть. Но вот беда не пошло мне впрок родное молоко. То ли патриотизм во мне начисто отсутствовал и впитываться не хотел, то ли ещё какая причина, только мотал я головой, избегая нацеленного в рот соска, и верещал, истошно, не согласный с голодной кончиной. То же, что ухитрялась впихнуть в меня мама, неблагодарно срыгивал.

На счастье моё случилось в палате мёртворождение. Горевала несчастная очень, и муж её дома запил, забирать не хотел жену-неудачницу. Просила она, глядя на наше родственное противостояние:

 Нюр, ну, дай покормить.

В её руках я мигом успокаивался набивал брюшко контрабандой и неблагодарный засыпал. Молочная моя мама плакала, а родная злилась. Возмездие ждало дома. Так и не привыкнув к родному молоку, выживал на сладенькой водичке и жёваном хлебе. Вопил дни и ночи напролёт, голос потерял, а потом слабеть стал.

Однажды отчаявшись, отложила меня в сторону мама и сказала:

 Не жилец.

Застонал глухо отец, скрипнув зубами. Сестра смотрела на меня с деловым интересом, будто гробик примеряя. Но Всевышний рассудил по-своему.

Заглянула к нам врачиха участковая и всплеснула руками:

 Да у него ж рахит развивается! Что ж вы, мамаша, ребёнка губите? Ну-ка, бегом к нам.

Вернулись мы в палату, из которой месяц назад выписались, и пошёл я по рукам ел от брюха, пищать перестал, поправляться начал.

 Большой любитель чужого добра растёт,  смеялись женщины.

А мама на своём:

 Троих вскормила. Что ж этот как подкидыш?

Врачи:

 Бывает. Несовместимость.

Мама моя человёк упёртый, ей врачёвы домыслы по барабану. И что было бы со мной, не явись на выписку за нами отец, одному Всевышнему известно. Но он прибыл и строго из-под сдвинутых бровей глянул на жену, услышав диагноз.

 Коровка есть?  напутствовали врачи.  Вот и кормите малыша. Кашки варите, творожок. И везде, везде рыбий жир добавляйте.. Слышите? Рыбий жир спасёт вашего потомка.

Я притих в кулёчке одеяла, чуя кульминацию недолгой жизни.

Отец взял меня на руки и с тех пор не выпускал до самой своей кончины не в буквальном, конечно, смысле.

Вот с такими мироощущениями и вошёл я в сознательную жизнь:

 с болезненной, порой доходящей до абсурда любовью и опекой отца;

 с незаметной, практически не проявляющейся, однако подспудно всегда присутствующей неприязнью матери;

 с презрением старшей сестры «рахитик!»

 с тошнотворным вкусом и запахом рыбьего жира.

Шесть-седьмой

История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли

не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она -

следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана

без тщеславного желания возбудить участие или удивление.

(М. Ю. Лермонтов)

1

Не правда ли, грешно сидеть дома в яркое солнечное, пусть хоть и зимнее утро. Радостями, которые преподносит жизнь, следует дорожить, решил я и, потеплее одевшись, вышел на улицу. Воздух звенел не только воробьиным гомоном в соседском огороде вопили мальчишки, играя в войну.

Юрок Куровский догнал Вовку Грицай, свалил в сугроб, оседлал.

 Ага, попался! Жизнь или смерть?

 Ой, жизнь!  тяжело дыша то ли от бега, то ли от смеха, взмолился Вовка.  Ой, больше не буду.

 Хватит вам дурачиться!  крикнул я им сквозь щель в заборе.  Посмотрите, какие снегири прилетели.

Куровский перестал тузить Вовку. Тот поднялся из сугроба, выглянул из-за Юркиного плеча, увидел меня и быстро пошёл мягко сказано побежал ко мне. И такой радостью засветился просто родного брата встретил, с которым десяток лет не виделся. Перед забором погасил свою улыбку должно быть, застеснялся.

 Давно бегаете?  спросил я.  Небось, ухи отморозили. Гляди отвалятся.

 Эти отвалятся, новые вырастут,  беззаботно махнул рукой Юрка, подходя.

 Жди-и,  на полном серьёзе усомнился Вовка.  Вырастут

 А у нас сегодня ёлка будет,  похвастал он.

 Какая ёлка?  я потёр застывающий нос варежкой.  Игрушечная?

 Ну, вот ещё!  Грицай попытался быть серьёзным, что, однако, ему плохо удавалось Ёлка самая настоящая, из леса, а на ней игрушки.

 А-а, настоящая?  я шмыгнул носом. Мне хотелось посмотреть на ёлку.

Вовка это сразу понял.

 Пойдем, глянешь. Замёрз совсем.

 Я не замёрз я только вышел.

Хозяйка дома подозрительно оглядела нас от большой печи.

 Что, уже набегались? Быстро

Вовка оправдывался, пытаясь расстегнуть закоченевшими пальцами пуговицы пальтишка:

 На улице Мороз Красный Нос. Вон и мальчишки подтвердят.

Мать слушала и смотрела на его торчащий вихор, оттопыренные уши сначала как будто бы с угрозой, но постепенно сердце её оттаяло, и по лицу заструилась улыбка.

 Мам, есть что поесть?  Вовка опростал ноги от валенок, подошёл к матери и приложился холодным ухом к её полной руке выше локтя.

 Промялся?  Стюра Грицай провела рукой по вихру, но он тут же встопорщился.

За её спиной весело потрескивало в очаге по комнатам разливалось тепло.

 Давай-ка сюда свои лопушки,  сказала тётя Стюра, прижимая к себе голову сына и оттирая его озябшие красные уши.

Вовка посматривал на нас смородиновыми глазами из-под материнской руки и счастливо сопел.

 Нате-ка гостинца,  хозяйка разломила кусок пирога на три части и подала нам.

И мы уплели его с таким наслаждением, будто это был не обыкновенный капустник, а невесть какое лакомство.

 А ты, Толька, всё хилой какой-то. Или мать тебя плохо кормит, или гуляешь мало? Много, говоришь? Так что ж такой худющий кожа да кости? Или молока у вас сейчас нет? Вот погоди, весна придёт, корова растелится будет и молочко

 Скорей бы уж,  посетовал Юрка.  Зима как надоела

Поев, мы забрались на печку. В тепле нас разморило, а вот пальцы ломило.

Подошёл хозяин дома, погладил мои волосы большой мозолистой ладонью кузнеца:

 Согрелись? Тогда слезайте, ёлку будем ставить.

Глаза у него хитроватые, с постоянной лукавой усмешкой в глубине.

Самый маленький Грицай Серёжка скакал, скакал на одной ноге, упал, нос расквасил. Его старшая сестра Людмила присела перед ним на корточки, намазала нос зелёнкой.

 Не ори, так надо. А то будет заражение крови, и тебе весь нос отрежут.

Увидев нас, она встала и начала собирать в пучок рассыпавшиеся волосы. Они были тёмными, и потому, наверное, кожа на лбу и на висках казалась особенно нежной, матово-белой. Кофточка-безрукавка с широким вырезом на груди оставляла открытыми руки и шею.

Хозяин принёс с веранды пушистую ёлочку с крестовиной у комля, поставил возле окна, в комнате сразу стало темнее. Он широко раздул ноздри, ловя острый аромат хвои, потом поперхнулся, сердито махнул рукой и трудно закашлялся. Лицо его стало тёмным, под стать ёлочным иголкам, в груди что-то хрипело и клокотало.

Прокашлявшись, сказал:

 Кому что, мать чесная! Наполеону для настроения Россия была нужна, Гитлеру весь свет, а кому и так вот, у ёлочки посидеть красота, милое дело. Как думаете, пацаны, будет из вас толк в жизни? Даст Бог посчастливит. Жизнь, она ведь что коловерть: кого на дно затянет, в самую тину, а кого на быстрину вынесет плыви по раздолью.

 Ясный ты на слова, и лампу зажигать не надо,  сказала ему жена от дверного косяка, тоже любуясь ёлкой.

 Видишь, какая экономия выходит, забогатеть можно. Что ни говори, а здорово сотворён мир, с отделкой исключительной. Только вот человек в недоделке остался словно кто помешал в процессе создания