Жена отмахнулась, сказала, уходя на кухню:
Ёлка в дом праздник в нём.
Нина Грицай развешивала на качающихся ветвях стеклянные бусы, а её старшая сестра держала в руках коробку с ёлочными игрушками и декламировала:
Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит,
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит
Ёлка совсем отошла от мороза. Над хвоёй заклубился дымкой пар. На иголках засверкали капли росы. Тянуло от коры смоляной свежестью.
А мне вдруг погрезились сказочные берега далёких стран, крики птиц и шум прибоя, грохот барабана, зовущего на бой, короткая, но кровавая схватка, смуглые плечи и курчавые головы пленников, что склонились на жертвенный алтарь
Тотошка!
Я вздрогнул и оглянулся на пороге в шубейке с платком в руке стояла моя старшая сестра Люся.
Идём обедать.
Отстань, я ёлочку наряжаю.
Высоченный кузнец Михаил Грицай на самый кончик ёлки водрузил рубиновую звезду.
Без этой вершинки раскосматится.
И засипел широкой грудью.
Я жду, напомнила о себе моя старшая сестра. За вихры тебя тащить? Могу.
Ты сама-то зайди, пригласил её хозяин. Да на ёлку полюбуйся. У вас такая?
Не-а. Мы вообще не ставили.
Вы вечером вместе с Толиком приходите, пригласила Люда Грицай.
Ладно. Пошли, теребила меня сестра.
Михаил Давыдович покачал головой, усмехнувшись:
Думаю, всё думаю, старость пришла, уж и в землю пора, да что-то не хочется. Вот я и говорю иной раз, куда люди спешат торопятся, будто бегом бегя дольше прожить можно.
С сестрой спорить бесполезно я оделся и побежал домой.
Дома было чисто, тепло и уютно, словом, как перед праздником.
Я поел и забрался на широкую родительскую кровать. Вскоре подкрался сон.
У меня были крылья огромные, сильные. Я парил высоко над землёй. Подо мной растелилась незнакомая равнина, виднелись вдали горы. Зорко оглядывая безмерные пространства, я увидел берег чудесной реки. Захотелось искупаться. Приземлившись, почувствовал неясную угрозу. Дёрнул с бедра меч и, очертя голову, бросился навстречу неведомой опасности. Подо мной уже резвый скакун, белый плащ вьётся за моими плечами. А со всех сторон, из-за каждого куста, пригорка или валуна в меня направлены стрелы бьющих без промаха луков. Неведомые стрелки. Кто они? Сколько их?
Проснулся от яркого света в комнате Люся читала книгу, притулившись к столу.
Было невыразимо приятно нежиться под тёплым одеялом.
Сестра не заметила моего пробуждения и продолжала неторопливо шелестеть страницами. Должно быть, интересная книга. Но куда ей до моего сна!
Диковинный сон мне приснился.
Силён ты дрыхнуть. Что ночью будешь делать?
В гости пойду.
Ага, иди. Давно уже пора, да как бы не поздно было на дворе-то уж темно.
Я бросился к окну, и сердце моё защемила обида.
Проводи, наспех, кое-как одевшись, захныкал я.
Отвянь, дёрнула плечом сестра.
Я боюсь там темно.
Боишься не ходи.
Ага, с тобой сидеть останусь.
Ну, иди Я посмотрю, как ты вернёшься, если ещё дойдёшь.
И я пошёл, хотя очень боялся ходить по тёмной улице. Ледяной червячок страха осязаемо шевелился где-то на дне моего сознания. Но улица не была такой страшной, какой казалась из окна. В разрывах облаков мерцали звёзды. Луна где-то блудила, и её матовый свет мягко стелился по окрестности. Снег весело и звонко хрустел под валенками. Мороза не чувствовалось, хотя, конечно, он был не лето же.
Чёрный пёс вынырнул откуда-то на дорогу, покосился на меня, сел и завыл, уткнувшись мордой в небо.
С отчаянным воплем я бросился вперёд собака с визгом от меня. Мелькнул забор, и я с разбегу ткнулся в калитку грицаевских ворот. Никто меня не преследовал, никто не гнался за мной. Калитка подалась вовнутрь двора, когда я потянул за верёвочку щеколды. Все окна были черны, лишь гирляндою светилась ёлка. Поднялся на крыльцо, прошёл веранду, толкнул дверь. Ни души, ни звука.
Есть кто дома? прозвучало мольбой.
Кто там? Люда откуда-то из глубины комнат.
Это я, сказал я.
А, Толя, с улыбкой на губах показалась Люда. С Наступающим!
Говорили, ёлка будет.
Проснулся! Так была уже. Ребятишки были попели, поплясали, получили подарки и разошлись. Ты где был?
Слёзы сами собой побежали по моим щекам.
Люда покачала головой и вытерла мне нос полотенцем.
Подожди, я тебя сейчас угощу. Там должно что-то остаться.
Садись, позвала она меня за стол, да разденься ты.
Через минуту я уже уплетал какие-то сладости, запивая их компотом, а Люда сидела на диване, погрузив локоть в подушку, подперев щёку рукой, и ладонью поглаживала голое колено.
Очень жаль, что тебя не было детвора так уморительно веселилась.
Ей захотелось меня утешить, но как это сделать она не знала. Ей было шестнадцать лет, и она испытывала ко мне материнские чувства. Наверняка.
А где все?
К Батеневым пошли.
Не компот, а настоящий нектар! Я потягивал его с наслаждением. И торт, и печенье с выпечкой я ещё не всё испробовал. А конфет, какая куча! Мне хотелось остаться, но обида и неловкость не проходили. Заявил, что ухожу.
Людмиле было скучно одной сидеть дома.
Подожди. Идём, чего-то покажу.
Жуя на ходу, протопал следом за ней в тёмноту спальни. Люда быстро освободилась от платья, а шёлковую сорочку обеими руками лихо вздёрнула на самую голову. Это было непостижимо, таинственно и захватывающе интересно. Сейчас мы будем целоваться и ляжем в кровать, подумал я.
Видел?
Ага.
Что видел?
Ну, тебя.
Да нет, смотри.
Манипуляции с сорочкой повторились.
Видел? Искры видел? И всё тело наэлектризовано светится.
Я поперхнулся непрожеванным куском. Люда надела платье, включила свет и подозрительно уставилась на меня.
А ты что подумал? А ну, марш домой! Бесстыдник.
Кто бесстыдник? Я? Ну, люди! Вот, народ! Это в душе, а внешне я был вызывающе спокоен и безмятежно доволен собой. Сколь бы старше и умней не была она меня, всё же оставалась женщиной куда ей до мужика, пусть даже такого маленького, как я.
Ночью приснился сон. Целый хоровод девиц кружился возле моей кровати. Их не видно в темноте только шарканье ног и скрип половиц. Потом ночные сорочки птицами взмыли вверх, и обнажённые тела угрожающе засветились из темноты.
Я нырнул под одеяло.
2
Сегодня самый замечательный день в моей жизни мы едем покупать телевизор. Вот только проснётся отец, отдыхающий после ночной смены, и сразу поедим. Я взволнован, мне радостно и чуточку не по себе.
Как долго тянется утро. Тревога наполняет сердце а вдруг отец передумает. Я так ждал этого дня. Сумбурные чувства теснятся в груди напряжённое любопытство, счастье, страх, надежда, сомнение, нетерпение.
Будто издалека доносится голос сестры:
А что ты сделаешь, если тебя захотят отлупить?
Я опасливо отодвинулся.
Не собираюсь тебя бить, просто хочу узнать, что ты делаешь в таких случаях?
Я сунул указательный палец в рот и стал грызть ноготь. Люся вытащила палец из моего рта и посмотрела на руку с обкусанными ногтями.
Рука как рука. Всё нормально. Скажи, а тебе никогда не хотелось дать сдачи?
Широко раскрыв глаза, я покачал головой.
Так и будешь всю жизнь козлом отпущения?
Я опустил голову. Палец снова оказался во рту.
Послушай, Тотошка, хрипло прошептала она, наклонившись к самому моему уху, я научу тебя давать сдачи. И когда какой-нибудь здоровенный парень начнёт приставать к тебе, ты покажешь ему, где раки зимуют.
Я вытащил палец изо рта и недоверчиво уставился на неё.
Ты слышал, как я отлупила Катьку Лаврову? А она ведь старше и больше меня.
Я почтительно кивнул.
Так вот, я научу тебя, как это делается. Тресь! Тресь! Тресь!
Её кулаки отмутузили воздух.
Тресь! тихо повторил я, неуверенно сжал кулак и нанёс слабый удар в пустоту.
Прежде всего, если кто-нибудь заорёт на тебя, никогда не трусь, не веди себя так, будто думаешь, что тебя убьют на месте.