Вручая ему архимандритский жезл, епископ Антоний сказал: «Возлюбленнейший отец архимандрит Фаддей! Мне предстоит вручить тебе последнее богослужебное украшение твоего сана архимандритский жезл. Ты знаешь, что различные украшения иереев и иерархов были усвоены им римскими императорами по подобию украшений военачальнических и царских, но смиренные пастыри и архипастыри, тяготясь такими знаками отличия, истолковали их значение в совершенно ином, духовном смысле: украшения военачальнические они приняли как знамение борьбы с врагом и искусителем, роскошные царские далматики, головные повязки и государственные гербы под ногами своими истолковали в смысле духовного возношения, в смысле нищенского рубища и тернового венца. Исполняя глагол Христов: больший из вас да будет вам слуга, они оправдывали своею жизнью подобные значения одежд, ибо на высоте святительских престолов они не умаляли своего монастырского правила, своих поклонов и постов, но умножали сии подвижнические труды множеством пастырских трудов и скорбей. Кто не слышал о рубищах Василия Великого, о посте святого Иоанна Златоуста, о бдениях Григория Богослова? Но зачем говорить о древности? И в настоящее время властные настоятели Афонских обителей предупреждают братию свою в подвигах умерщвления тела и во множестве трудов, так что поистине не на груди своей только имеют они изображение креста, но неизменно носят его тяжесть на раменах своих, а на главах своих венец терновый Впрочем, согласимся с тем, что в настоящее время немногие из нас, носящих золотой венец, могут называть его венцом терновым
Однако снова повторяю, что, конечно, не все мы и менее всех я, говорящий тебе это, могу похвалиться, что возлагаю на себя терновый венец. Зато также искренне, с такою же правдою могу сказать, что на тебя сегодня я возложил поистине венец терновый. Буду говорить об этом дальше, не опасаясь возмутить твоего смирения, ибо слова мои предлагаются не для прославления тебя, а для назидания вручаемых твоему надзору питомцев. Поистине ты можешь сказать о своем отношении к жизни то, что говорил пророк Иеремия: Ты, Господи, знаешь, что не сидел я в собрании смеющихся и не веселился: под тяготеющею на мне рукою Твоею я сидел одиноко (Иер. 15: 17).
Эти слова прочитал я на твоем лице еще в то время, когда встретил тебя впервые девятнадцатилетним юношей, вступающим в число моих студентов Московской академии. Среди сотни молодых лиц, явившихся вместе с тобой, из которых одни носили на себе отпечаток беззаботной веселости, другие печать ученической любознательности или юношеской задумчивости, а некоторые, увы! и порочных страстей, твое лицо запечатлелось сразу в моей памяти, ибо оно поразило бы всякого соединением младенческой чистоты во взоре с некоторою почти дряхлостью кожи от беспощадного подвига труда и поста. Эти подвиги ты умножил, поступив в академию, а сверх того прилагал к ним еще один, отчасти облегчающий прочие, а отчасти еще более утруждающий душу. Удаляясь от праздных бесед и шумного товарищеского общения, ты, однако, духом своим не только не был чужд своих ближних, но, напротив, любил их так, как это свойственно душе, очищающей себя от себялюбия и чувственности и потому не тесно вмещающей скорби, сомнения, борьбу и падения своих ближних.
Наконец, окончились долгие дни твоего учения, и ты заявляешь о твоем желании быть монахом, отречься от мира, которому ты никогда не принадлежал, отречься от молодости, в которой ты не знал не только порочных наслаждений, но и невинных веселий той беззаботной радости этого возраста, которую многие считают лучшим украшением человеческой жизни. <> Тебя назначают учителем в одну семинарию, а через год в другую инспектором; ты усугубляешь и подвиг личного совершенствования, и подвиг любви к врученным тебе питомцам, ибо теперь ты взираешь на тот и другой как на данные тебе святые послушания, с которыми ты связан постригальными обетами.
Но ты не встретил сочувствия своим светлым, благородным начинаниям. Взамен благодарности встречал ты от своих сотрудников, пользовавшихся твоей безответностью, издевательства и оскорбления, и вот тебя присылают к нам снова в смиренном звании учителя. И что же? Ни одного слова ропота или осуждения не сошло с твоих уст. Но, может быть, ты был обильно награждаем любовью товарищей, учеников и воспитанников? Правда, с этой стороны, по-видимому, тебе оставалось ожидать только радости. Но не вполне было так на деле. <>
Конечно, и прежние твои питомцы, и теперешние не могут быть названы грешниками в преимущественном смысле этого слова. Напротив, молодость менее исполнена лжи, чем зрелый возраст и скорее может оценить чистоту сердца. Но в людях есть нечто демоническое, сатанинское и по временам оно восстает против тех, кто является в их сознании как вторая совесть, как обличение их внутренних помыслов. А когда подобное настроение охватывает целое молодое общество, не умеющее оглянуться на себя и проверить свои увлечения, то за него остается только молиться и плакать. Та должность, которая снова вручается тебе, имеет по преимуществу такое назначение быть живой совестью для питомцев духовного вертограда. <>
Но в таком случае знай, или лучше вспомни, что юношеская жестоковыйность и неблагодарность есть явление временное, даже кратковременное. Наступает для них время собственного жизненного опыта, и тогда добрые примеры и мудрые советы воспитателей приносят свой плод сторицею: это ты знаешь по собственной своей деятельности ведь бывшие ученики твои, ныне приходские священники, студенты академии, даже студенты университетов, даже те, которые колеблются в вере под влиянием неверующей среды, обращаются к тебе как к неизменному другу, отцу и советнику в затруднительных случаях своей жизни».
Это было благоприятное для Уфимской семинарии время, когда во главе епархии стоял епископ Антоний (Храповицкий), отличавшийся особым попечением о духовных школах, а в отношении к подчиненному ему духовенству мягкостью и простотой, когда ректором семинарии был пастырь-подвижник архимандрит Андроник (Никольский), а инспектором архимандрит Фаддей. Всюду, куда приходил епископ Антоний, он старался, насколько это было возможно, оживить церковную деятельность, побудить людей к активности, к исканию просвещения и знаний, для чего привлекал в духовные школы наставниками и преподавателями выпускников духовных академий.
Вскоре, 27 апреля 1902 года, епископ Антоний был назначен на Волынскую кафедру, и до архимандрита Фаддея стали доходить слухи, что и его могут перевести на другое место служения. 5 мая он написал епископу Арсению: «Теперь наши мысли заняты предстоящим вскоре отъездом (по-видимому, в середине мая) нашего, незаменимого для меня как духовного отца и руководителя, Владыки Антония. Правда, не в первый раз приходится нам провожать его, но всё же будущее покрывается каким-то облаком. Кроме того, ожидание, что могут куда-либо вскоре переместить, хотя оно и не нарушает почти моего душевного равновесия. Вообще своим положением я доволен».
И действительно, 8 января 1903 года архимандрит Фаддей был назначен ректором Олонецкой духовной семинарии. В тот же день товарищ обер-прокурора Синода В. К. Саблер телеграфировал об этом в Житомир епископу Антонию.
26 января Уфимская семинария прощалась с инспектором. Отслужив литургию в семинарском храме, архимандрит Фаддей обратился к присутствующим со словом, в котором искренне и просто открывал перед ними свой внутренний мир.