— Нет-нет, что вы. Сама не знаю, что говорю.
— Проходите, располагайтесь. Меня зовут Уильям Робинсон. Или просто Билл. Вам с молоком или черный?
— Черный.
Она следила за его движениями.
— Как вы на меня вышли? — спросил он, передавая ей чашку.
Она приняла ее дрожащими пальцами.
— Через знакомых, которые работают в больнице. Они навели справки.
— В обход всех правил.
— Да, понимаю. Это по моему настоянию. Понимаете, я на год, если не больше, уезжаю во Францию. Для меня это был последний шанс встретиться… я хочу сказать…
Замолчав, она уставилась в чашку.
— Стало быть, они прикинули, что к чему, и пошли на это, хотя истории болезни хранятся в сейфе? — тихо спросил он.
— Да, — ответила она. — Все совпало. В ту ночь, когда умер мой сын, вас доставили в больницу для пересадки сердца. Это были вы. В ту ночь и еще целую неделю таких операций больше не делали. Я узнала, что вас выписали из больницы, и мой сын… точнее, его сердце… — у нее дрогнул голос, — осталось с вами.
Она опустила кофейную чашку на стол.
— Сама не знаю, зачем пришла, — сказала она.
— Все вы знаете, — возразил он.
— Нет, честное слово, не знаю. Все так странно, печально и в то же время ужасно. Не знаю. Божий дар. Я непонятно говорю?
— Мне все понятно. Этот дар спас мою жизнь.
Теперь настал его черед замолчать; он налил себе еще кофе, размешал сахар и пригубил.
— Когда мы с вами распрощаемся, — начал молодой человек, — куда вы отправитесь?
— Куда отправлюсь? — неуверенно переспросила женщина.
— В смысле… — Парень содрогнулся от напряжения: слова застревали в горле. — В смысле… вам еще с кем-нибудь нужно повидаться? Еще кто-нибудь…
— А, понимаю. — Женщина закивала, переменила положение, чтобы совладать с собой, изучила сцепленные на коленях руки и в конце концов пожала плечами. — В общем, да, есть еще кое-кто. Мой сын… он спас зрение какому-то человеку из Орегона. Потом, еще в Тусоне живет некто…
— Можете не продолжать, — перебил парень. — Напрасно я спросил.
— Нет-нет. Все это так странно, нелепо. И непривычно. Каких-то несколько лет назад такой ситуации просто не могло быть. Теперь другое время. Не знаю, смеяться или плакать. Просыпаюсь в недоумении. Часто спрашиваю себя: а он тоже недоумевает? Но это уж совсем глупо. Его больше нет.
— Где-то же он есть, — сказал парень. — Например, здесь. И я живу лишь потому, что он сейчас здесь.
У женщины заблестели глаза, но слез не было.
— Да. Спасибо вам.
— Это его надо благодарить, и еще вас — за то, что позволили мне жить.
Вдруг женщина резко вскочила с места, словно ее подбросила неодолимая сила. Она стала озираться в поисках выхода — и не видела двери.
— Куда вы?
— Я… — выдавила она.
— Вы же только что пришли!
— И очень глупо сделала! — вскричала она. — Мне так неловко. Взвалила такой груз и на ваши плечи, и на свои. Нужно скорей уходить, пока я не свихнулась от этого абсурда…
— Не уходите, — сказал молодой человек.
Повинуясь его тону, она уже собиралась сесть.
— Вы еще кофе не допили.
Стоя у кресла, она трясущимися руками взяла со столика чашку с блюдцем. Тихое дребезжание фарфора было единственным звуком, под который она, охваченная какой-то неутолимой жаждой, залпом проглотила свой кофе. Вернув пустую чашку на стол, она выговорила:
— Мне и самом деле надо идти. Чувствую себя неважно, слабость. Чего доброго, упаду где-нибудь. Мне так неловко, что я сюда заявилась. Храни тебя Господь, мальчик мой, долгих тебе лет жизни.
Она направилась к выходу, но он преградил ей путь.
— Сделайте то, зачем пришли, — сказал он.
— Что-что?
— Вы сами знаете. Прекрасно знаете. Я не возражаю. Давайте.
— Мне…
— Давайте, — мягко повторил он и закрыл глаза, вытянув руки по швам.
Вглядевшись в чужое лицо, она перевела глаза туда, где под рубашкой угадывался нежнейший трепет.
— Ну, — негромко поторопил он.
Она почти сдвинулась с места.
— Ну же, — выговорил он в последний раз.
Она сделала шаг вперед. Повернула голову набок и стала медленно-медленно наклоняться, пока не коснулась правым ухом его груди.
Ей хотелось закричать, но она сдержалась. Хотелось сказать что-нибудь восторженное, но она сдержалась. С закрытыми глазами она просто слушала. У нее шевелились губы — видимо, с них раз за разом слетало какое-то слово, а может, имя, почти в такт биению, которое она слышала под рубашкой, в груди, под ребрами этого терпеливого парня.