Да и, по большому счету, сердиться Онысько должен был в первую очередь на себя самого. Именно так, потому что это именно он, Павло Онысько, не может совладать с бандитами. Хотя по долгу службы и обязан. Но долг долгом, а возможности возможностями. Попробуй-ка вылови всю эту нежить, которая прячется в болотах, когда у тебя всего пятеро милиционеров и два десятка «ястребков»! Заболотье край обширный. Да и прятаться легче, чем искать. А тут еще этот Перемога. Кто он такой, где его искать? Ничего о нем не известно, ровным счетом ничего! Ни единой мысли, ни одной зацепки! Но зато после каждого душегубства, после каждого сожженного хутора на месте остается бумажка, в которой написано: «Перемога. Перемога. Перемога» Боятся люди этого Перемогу, да что там одного этого слова боятся! Вот, говорят, матери пугают даже малых детей этим словом А напасть на след Перемоги Онысько, как ни старается, пока не может. Так что на кого ему сердиться, кроме как на самого себя?
И еще, сказал участковый. Сейчас мы осмотрим тела, а потом бабы пускай их как положено приберут, а мужики отнесут их к телегам, что у края болот. Желающие имеются или мне их назначить самому?
Последних слов Онысько мог бы и не говорить. Потому что желающие, конечно же, имелись. Уж так было заведено в этих краях, что любого покойника всем миром и прибирали, и оплакивали, и хоронили. Даже того, который умер своей собственной смертью. А тут такой страшный случай Конечно же, и приберут, и отнесут к телегам, и уложат на телеги, и в нужное время похоронят, и оплакивать будут не меньше недели. Все, как и полагается. Но Онысько был властью, потому он и сказал такие слова.
Ты как? подошел Онысько к Евгену Снигуру.
Что? очнулся Евген и посмотрел на участкового так, будто увидел его первый раз в жизни.
Я говорю что ты сейчас собираешься делать? пояснил участковый.
А ты? глухо спросил Евген.
Я хотел осмотреть тела он замялся. Ну, в общем, их осмотреть. Сам понимаешь надо для следствия.
Не надо тебе, ровным голосом произнес Евген. Я сам
Но
Это мои дети, все тем же голосом сказал Евген. И моя жена. И мои отец с матерью
Я понимаю, осторожно вымолвил Павло Онысько. Но все-таки
Я сам, повторил Евген и усмехнулся деревянной усмешкой. Не бойся, я ничего от тебя не утаю. Как есть, так обо всем и доложу
Хорошо, сказал участковый. Пускай будет так. Но, может, ты хотя бы отдашь мне свой автомат?
На это Евген ничего не ответил, лишь с мрачным видом качнул головой и опустился на колени перед родными телами, чтобы их осмотреть в интересах следствия.
Не толпитесь! прикрикнул на людей участковый. Что вы здесь не видели? Гулянка вам тут, что ли? Всем отойти подальше! А вы что рты раззявили? эти слова относились к пятерым милиционерам. Отодвиньте людей! И никого не подпускайте, пока я не скажу!
Конечно, больше всего участкового сейчас беспокоил Евген Снигур. Даже не то чтобы беспокоил это слово было неправильным. А просто никогда раньше Павло Онысько не сталкивался с такими случаями. И потому он понятия не имел, как поведет себя Евген в ближайшую же секунду. А коль так, то он, Онысько, должен быть поблизости от Евгена до тех пор, пока Евген не осмотрит родные ему тела. А вот когда он их осмотрит и тела приберут, тогда-то участковый и приступит к опросу хуторян.
Стоял Евген перед родными телами на коленях совсем недолго. Затем он поднялся и подошел к участковому.
Из автоматов, бесстрастно произнес он. Из ППШ Всех Гильзы рядом Много гильз
Понятно, сказал Онысько. Будем прибирать?
Я сам, сказал Евген. Увезу их в Березичи Там и похороню. Выдели мне в помощь нескольких человек, и все
Да, конечно, согласился участковый и глянул на стоящих неподалеку людей. Все, осмотр закончен. Берите и несите.
Никто не сказал в ответ ни слова. Просто из толпы вышли несколько мужчин и женщин. Мужчины отошли на край островка ломать жерди и мастерить из них носилки. Женщины подошли к покойникам, чтобы, насколько это было возможно, привести тела в надлежащий вид.
И сооружение носилок, и приборка тел не заняли много времени. Вскоре пять тел были уложены на ольховые носилки, мужчины все так же молча подняли эти носилки и гуськом направились с острова по проложенным сквозь топь жердям. Женщины, прибиравшие тела, пошли следом. Последним ушел Евген Снигур. Уходя, он даже не оглянулся на разоренный хутор. Да и зачем ему было оглядываться? Не было у него больше никакого хутора, и семьи на нем также больше не было. Ничего не осталось у Евгена Снигура на этой земле
Какое-то время Павло Онысько, скривившись, смотрел вслед процессии. Затем он тряхнул головой, надел фуражку и стал раздавать команды.
Вам, сказал он милиционерам, осмотреть хутор. Излазить все, залезть в каждую мышиную нору! Может, найдете что-нибудь интересное А я пойду вот в тот сарайчик и буду вызывать всякого по одному. Будем беседовать Ну, кто первый? Дмитро Швайко может, ты? Тогда пойдем.
Павло Онысько был милиционером опытным. В Заболотье он был участковым вот уже больше двух лет с той самой поры, как Красная армия выбила из этих краев немцев. Он знал эти края, он прекрасно знал здешний народ, он сам был уроженцем здешних мест, и потому он почти не надеялся, что хуторяне сообщат ему что-нибудь ценное о ночном происшествии и о самих бандитах. Хоть и знают, а все равно не скажут! Потому что боятся. Молчание в здешних краях ценилось куда выше золота. Золото не спасет тебе жизнь, а молчание, может быть, и спасет. Промолчи и ночная нежить из болот, глядишь, и не завернет на твой хутор. Вот потому хуторяне и будут молчать упорно, не глядя в глаза Павлу Онысько.
Так оно, собственно, и оказалось. Уж как только Павло Онысько не старался разговорить того же Дмитра Швайко, с каких только сторон к нему не подбирался! И все без толку!
Да что я могу знать? пожимал плечами Дмитро Швайко. Ничего я не знаю Да я даже огня на хуторе не видел. И выстрелов не слышал. В хате оно ведь и не видно ничего, и не слышно К тому же спал я, понятно тебе? И все мои домашние тоже спали. И жинка, и дети, и старый дед Нечипор Оно на то и ночь, чтобы спать. А больше мне и сказать нечего!
Примерно то же самое говорили и другие. Опросив добрый десяток людей, Онысько окончательно убедился, что никто ничего ему не скажет. Он махнул рукой и вышел из сарайчика.
Спасибо вам, добрые люди! со злой иронией обратился он к народу. Вот просто-таки кланяюсь вам низко за вашу помощь! И участковый шутовски поклонился. Теперь-то мы обязательно разыщем этих душегубов! Вот прямо-таки к вечеру и разыщем! С такой-то бесценной вашей помощью.
Онысько помолчал, его душила злость и обида на этих безмолвных людей, а кроме того, в нем ворочалось еще и какое-то другое чувство намного сложнее и непонятнее, чем обида и злость. Может, это была растерянность, может, ощущение беспомощности, может, еще что-то совсем уже непонятное и оттого страшное Черт бы все это побрал и эти болота, и бандитов в них, и этих упорно молчащих людей! На фронте было куда как проще! Вот ты, там враг А тут Угораздило же его, Павла Онысько, податься в участковые! А с другой-то стороны у него и выбора-то никакого не было, вот ведь в чем дело! «Куда тебе воевать, с такими-то ранениями? сказали ему. Отвоевался ты, парень! Вот становись участковым, если есть желание. Между прочим, тут тоже война. Может, еще страшнее, чем на фронте» Вот он и воюет. Да только толку от его войны пока что нет никакого. Никаких побед, одни лишь сожженные хутора и убитые безвинные люди
Молчите, значит? продолжил Онысько, обращаясь к народу. Что ж, молчите Это ваше право. А только знайте, что чем дольше и упорнее вы будете молчать, тем больше будет происходить подобное, он обвел рукой пепелище. И убитых детей с бабами и стариками тоже будет больше. В конце концов и до вас они доберутся тоже, эти душегубы. Может, даже следующей же ночью Даже если все вы по-настоящему онемеете, все равно доберутся. Потому что убивать того, кто молчит, намного проще, чем того, кто говорит. И пока это до вас не дойдет А, да ну вас! Мне и говорить-то с вами неохота! Потому что нет от этих разговоров никакого толку!