Глаза тревожно сузились.
С-сбой? переспросила у него.
Медленный утвердительный кивок.
Но я не хочу быть единой с кем-то, шёпот, пока я отступаю к матовому стеклу за спиной, я хочу быть одна. С-самой собой.
Мужчина прикрыл глаза. На несколько секунд пока я пятилась, а стволы ружей всё ещё были направлены в моё плечо.
Никогда не выходит, дёрнул уголками рта тот, у кого были кровавыми глаза, значит: Trau
Договорить он не успел мои пальцы коснулись его губ в останавливающем жесте, последняя буква слова осталась лишь в его уме, а карие глаза удивлённо расширились.
Не нужно, так и застыла я, я очень хочу жить.
Этаж над облаками, на котором мы сейчас находились, стал весомым доводом к сотрудничеству. Окно подсказало.
В этом и подтекст. Основание кровоточащего рубца, Рэф, убрал мою руку от своего лица он, я сделаю всё, как нужно. Обещаю, что ты ничего не вспомнишь, и на выдохе, -Traum.
Безвыходность.
***
Тильда Стандэн криворукая задница! кричала десятилетняя я, смотря на собирающую отцовский портсигар сестру, папа тебе за это запретит сидеть вечером с нами, ха! видя испуг в её глазах, останешься без ужина и умрёшь ночью от голода!
Семилетняя Тиль утирала пальцами влагу с глаз, оставляла на сигарах темные пятна, отряхивала их от каминной пыли и сажи, а после складывала в металлический короб.
Я ненавидела её всем сердцем. Мама в порыве злости как-то выкрикнула, что его у меня вовсе нет, раз я могу быть настолько злой к сестре. А Тильда была доброй, она часто ябедничала, но только если я дразнила её, забирала или ломала вещи, или запирала её кукол в клетке попугая в своей комнате.
Ты пойдёшь со мной на площадку? Ты обещала маме, она неуверенно подняла на меня глаза.
Я запомнила именно этот взгляд: молящий, заслонённый слезами почти на треть и полный осознания того, что умолять меня бесполезно. А ещё чувство внутри меня упоение своей властью, едкая мерзкая чернота, злорадство, грубость, ненависть, осознание собственной безнаказанности.
Я что, каждый день должна тебя выгуливать? я усмехнулась, как собаку? подалась вперёд с насмешкой, иди играй с другими плаксивыми детишками!
Она низко опустила голову, едва касаясь подбородком собственной груди.
Я даже представить боялась насколько больно и тошно ей было в такие мгновения. Вся её жизнь была адом, в котором главными демонами, как бы это ни было странно, были её сестра и отец.
Все началось в тот год, когда мне исполнилось три. Я мало что помнила, кроме одного беспокойного дня, когда мама плакала больше всего. Она делала это раньше, но что может понять настолько невеликий ребенок, уже тогда осознающий, что она слаба? Я презирала её за это до поздней юности. Жалела почти всегда, но не могла понять, почему она не делает даже вздоха без чьей-либо помощи.
Отец же был воплощением силы. Весёлый, большой, разрешающий мне всё на свете. Вероятно, любящий только меня. Я хотела быть похожей на него.
Особенно в тот день. Он приносит домой завёрнутую в мерзкий розовый комбинезон дочь, прямо говорит маме о любовнице, оставляет ребенка на кресле у камина и идёт в свой кабинет его ждала работа.
Она не сказала ему и слова. Лишь поплакала в коридоре, пока я разглядывала нового члена семьи, ревущего до красноты, затем долго не решалась приблизиться, а после выбросила меня как что-то ненужное, заменив на вечно ноющую Тильду. Мама дала ей другое имя не стала оставлять пресловутое «Дарья», данное, как выразился отец, «безродной идиоткой, посмевшей подкинуть ему девчонку».
Но моё отношение к сестре было спровоцировано совсем не этим. Как же пела моя душа, когда папа раз за разом прогонял подросшую Тиль из своего кабинета, в который пускал только меня. Только я была «Дочь», только я могла попросить что угодно, только я не наказывалась за проделки.
Её же он не принимал и обращался к ней лишь при необходимости. Я относилась к ней ровно так же, как делал это он. Холодно, лишь изредка поддевая или давя.
Моя мать приняла Тильду, поставив её на моё место, в то время как наш общий папа был к ней равнодушен. Мне даже не нужно было делать выбор в пользу любимого родителя.
У меня нет друзей, прошептала срывающимся голосом она, никто не хочет играть со мной.
Я упала в широкое кожаное кресло и пожала плечами, уткнув нос в телефон.
Видишь? не отрываясь от очередной завлекательной игрушки, если никто не хочет с тобой дружить, то почему должна я?
Но ты обещала, она, наконец, захлопнула короб из-под сигар и понесла его к каминной полке.
Слишком высокой для её роста нужно было встать на носочки, чтобы подтолкнуть краем пальцев.
Что ты делаешь?! в проёме застыл готовый разразиться громом папа, не трогай здесь ничего! Кто тебе разрешил?!
Я села с улыбкой, готовая внимать её оправданиям. Но в последний момент:
Это я уронила их, папа, отложила телефон на подлокотник, прости. Мне захотелось рассмотреть эмблему, а Тильда помогла мне собрать.
Я смотрела в теплеющие отцовские глаза и виновато улыбалась. Он направился ко мне, сел на широкий холодный от кожаной обивки диван и забросил ногу на ногу.
Ничего страшного, Фейри, он называл меня так обычно, я не злюсь на тебя, не смотря на то, как младшая дочь пытается сунуть сигары на полку, через неделю я отправляюсь во Францию.
Я нахмурилась. Он продолжил:
У меня дела в Ницце, но в этот раз я планирую остановиться у своего друга, поэтому, как и обещал, возьму тебя с собой.
Я рывком вскочила на кресло ногами, сандалии скрипнули по обивке, а я сама упала на широкий подлокотник, обняв отца.
А а я? всё ещё держала тонкими пальчиками короб Тиль, могу я тоже поехать?
Обычно она старалась на него не смотреть, но только не сейчас: её взгляд буквально горел надеждой. И как же было привычно видеть то, как она угасает.
Ты останешься с Клаудией, только и сказал отец.
Ему будто было всё равно. А ещё он никогда не называл маму не по имени. Даже когда говорил о ней мне.
Ницца, болтнула ногами я, ты часто там бывал?
Он взглянул на часы, поджал губы и ответил:
Достаточно часто, его ладонь скользнула по моей макушке, мне пора уезжать, Фейри. Обсудим это за ужином.
Я пожала плечами.
Как скажешь, вернулась к телефону я.
Через минуту его автомобиль вынырнул из-под автоматических ворот и рванул мимо декоративного заборчика, у которого целый день крутился садовник.