Зачерпнув ковшом воду из деревянного ведра, колдун набрал ее в рот и сбрызнул мужчину, но тот не очнулся.
Ну, поспи, поспи чуток, а мне не до тебя. Присмотрите за ним тут. Как очнется-проводите! сказал он строго совам, сидевшим напротив на сосне и смотревшим на происходящее выпученными глазами. Совы как по команде зашевелили головами и ответили:
У-ху-у-ху!
Так-то! слегка улыбнувшись в седую бороду, сказал арбуй и направился в чащу леса.
* * *
В Новгородских землях установилась сушь. С Пасхи нет дождя, а лишь ветры-суховеи изводят землю и все живое. Закрутит ветер по проселочной дороге ведьмину свадьбу, хоть нож в него бросай, как встарь, хоть Царю Небесному молись, Утешителю души грешной, не отступит, погонит он дальше, кружась и пугая все живое, а то и поднимет в небушко в вихре что-нибудь, что на пути попадется. Так-то вот в одной деревне, говорят, целый пруд с рыбой да лягушками в небо унес, вода-то в тучу превратилась, а лягушки с рыбой в другом месте на землю попадали, народ напугали. Новгородцы, и богатые, и бедные, пуще прежнего Богу молиться взялись. Юродивые и знахари на каждом углу стращали приближающимся концом света. Церковники же велели молиться. Ходят исправно старики да монахи к святым родникам с иконами да хоругвями, просят у Господа влаги с небес живительной, но не откликаются небеса.
Помню, был я мальцом, была такая жара, что земля трескалась. Трещины не то что в палец, в ладонь были! прячась от зноя в тени старых лип, рассказывал Афанасий своему сыну Ивану.
И как же тогда обошлось? спросил Иван, укладываясь на землю возле отца.
Ох и тяжко было! Начали торфяники дымить да гореть от зноя. Деревни кой-какие сплошь выгорели. Рыба из озер да рек выпрыгивала, вода такая, вишь, была горячая. На Святую Троицу, помнится, как пошел ливень, так земля шипела и парила! А щас-то терпимо еще, зевнув сладко, сказал Афанасий и захрапел.
Да, всяко бывает! В такую жару только в озере сидеть, да не можно, вишь! Надо себя в строгости блюсти! Скорей бы уж осень настала, пробормотал себе под нос Иван и тоже заснул.
Ветер, ветер, суховей, ты печаль мою развей! доносился приятный девичий голос со стороны озера. По болотам, по трясине, ты отдай ее осине! Пусть тоскует, пусть дрожит, каждым днем пусть дорожит пела девушка необыкновенно нежным голосом.
Иван, сквозь сон услышав эту простую, но такую манящую и душевную песню, открыл глаза, стараясь понять, с какой стороны она доносится.
Кони, стоявшие в тени раскидистой ивы, казалось, тоже дремали, склонив головы и изредка взмахивая длинными хвостами, отгоняя надоедливых мух.
Иван встал и пошел на звуки прекрасного девичьего голоса. В самом укромном месте у берега озера, на камне, уходящем большей частью в воду, подоткнув подол сарафана за пояс, на коленях стояла молодая девушка, ловко полоща белье.
Ох, да я тебя, дружок мой ветер, на рассвете рано встречу
Здрава будь, красавица! сказал Иван, подходя ближе. Красивая твоя песня!
И тебе не хворать, барин! вскочив с колен и смущенно оправляя сарафан, ответила девушка.
Почему одна ты тут? Не страшно ли одной-то?
Страшно, барин, да надо!
Позвала бы кого с собой. А то мало ли зверь какой рядом рыщет? До деревни-то далеко!
Да кого ж позвать-то, коли я сирота? Вот Матушку Богородицу с собой завсегда зову. Она меня и охраняет, от зверья уберегает.
Вон оно как! Так-то добре, а то вот и двуногие звери могут напужать иной раз, тут дорога, вишь, большая.
Большая, барин, старинная дорога. В народе говорят, мол, кто по ней пойдет, свою судьбинушку найдет.
Ну а ты-то сама нашла свою?
Дык я и не хаживала по ней. Я все тропинкой да стежкой хожу, широкой-то мне дороги пока Бог не сподобил, весело ответила девушка и поклонилась Ивану в знак завершения беседы.
А как звать-то тебя? будто вспомнив что-то важное, спросил Иван.
Луша я, Лукерья по святцам.
А меня Иваном кличут. Ну что же, Луша, будь здорова!
Храни Христос! поклонившись, ответила девушка, взяла корзину с бельем и пошла в сторону деревни.
«Красивая какая была ее песня! думал Иван, возвращаясь к отцу и коням. Да и сама-то Луша хороша! Почувствовал Иван, как взыграло его ретивое сердце и ударила кровь в голову. Ух ты, мать честная, вот надо же такому случиться: сердце из груди того и гляди выскочит. В горле все пересохло! Вот же сила какая у этих девок, кого хошь разволнуют, мертвого на дыбы поднимут!»
* * *
Солнце колесом выкатилось из-за горизонта и устремилось ввысь, игриво лаская и согревая своим светом все вокруг. Паво, очнувшись, осмотрелся. Напротив, на вековой сосне, сидели две большие совы и глядели на него.
Вот же угораздило меня! недовольно прошептал он, вставая с земли.
Что смотрите, глазастые? Ухожу уже, ухожу! пробормотал Паво и, отряхнув с рубахи и штанов налипшие сухие сосновые иголки, отправился восвояси.
«Дорога домой всегда короче», подумал он, поднимаясь на холм, на котором тесно соседствовало несколько добротных строений. Просыпался хутор. Петухи пели свою известную всем песню, славя начавшийся новый день.
Подойдя к своей риге, Паво не вспомнил про обещание, данное колдуну. Не успел он открыть дверь, как из нее вывалилась Кадой со своим маленьким козленком, которого она воспитывала и кормила из рожка.
Ой, а мы за молоком к тетке Маро! выпалила она и побежала к соседскому дому.
Паво словно жаром обдало: он вспомнил слова арбуя про первое, что увидет в своем хозяйстве
«Кто же выскочил первым? Ну конечно, козленок!» решил Паво и немного успокоился.
День обещал быть суматошным. Рейма накануне была чернее тучи и лишь под вечер немного повеселела. Сегодня же, глядя, как на полянке весело играет Кадой со своим любимцем, она чувствовала себя как-то по-другому.
Рейма! позвал девушку отец. Разговор есть.
Она подошла к отцу и встала возле стола.
Мудрец сказал, что пора готовиться к твоей свадьбе. Старые боги не препятствуют. Готовь с Марией венчальный сарафан и скажи мне, если не хватит чего.
Хорошо, отец, ответила девушка, слегка присев и вежливо склонив голову. Я начну подготовку завтра. Сегодня мы несем первое молоко нашей коровы к священной черемухе.
Как теленок, встал ли на ноги?
Да, отец, встал. Мария показала мне, как почистить его копытца. Теперь он ходит.
Хорошо, дочка, во все вникай, женский век труден и короток, многое надо знать и уметь. Ты хорошая дочь! Счастья прошу у богов для тебя, Рейма.
Я понимаю, отец.
Ну, ступай, пусть священное дерево примет твои дары и благословит тебя на счастливую и долгую жизнь!
Благодарю, отец! Девушка вновь сделала книксен и вышла из риги.
На душе у Паво было неспокойно. То ли от бессонной ночи, то ли от волнений за судьбу старшей дочери. Хотелось закрыть глаза, и пусть бы все вернулось в то время, когда была жива его любимая жена. Задремал Паво, сидя за столом, склонив голову на сомкнутые в замок сильные руки. Видит: стоит в дальнем углу риги его жена, вся в белом, и ветер игриво развевает ее длинные волосы.
Паво, Паво, зачем ты лишаешь дочь нашу пайкаса? В моем сундуке лежит белое полотно для него.
Очнулся Паво от дремоты, нет рядом никого. На том месте, где стояла его покойная жена, сухие снопы ржи.
«Привиделось или приснилось, не надо спать, надо делами заняться», решил мужчина и вышел на улицу.
Здрав будь, сосед! произнесла жена старосты Мария. Как девочки? Всё ли в порядке?
Здравствуй, Маро, поприветствовал Паво женщину, назвав ее по-вожски. Всё слава богам! Вот только вопрос у меня есть один к тебе.
Говори, я слушаю тебя, остановившись возле риги, сказала Мария.
А что, если на вожанке бы женился русский, чем тогда голову невесте покрывать вместо пайкаса?
У русских покрывают невесту белой материей, фатой это называется. А зачем тебе? Что ты задумал, Паво?