Надо бежать из Петербурга, и бежать сегодня же, через час Больше ничего не придумаешь. Мы поселимся где-нибудь в деревне, а о нашем местопребывании дадим знать телеграммами твоему жениху и твоему отцу.
Но ведь это будет скандал на весь Петербург!
Тем лучше. По поводу этого скандала твой жених и сам откажется от тебя.
Теодор, я не успела проститься даже и с матерью, а ведь она добрая! Ты знаешь, ведь я поехала в Гостиный двор, а сама сюда Лакей и карета и посейчас в Гостином дворе. Вразуми, научи, нельзя ли как-нибудь иначе
Вместо ответа, молодой человек откинул у девушки вуаль, снял с нее шляпку, тальму и посадил ее на диван. Лицо ее было прелестно. Она сидела не шевелясь, как изваяние, и тихо шептала:
Дай мне подумать, дай хоть пять минут подумать! Оставь меня! Отойди от меня!
Изволь, отвечал Теодор.
Он встал, подошел ко мне, роялю, открыл крышку, сел и начал перебирать пальцами по клавишам. О, я сейчас почувствовал, что это были умелые руки артиста! Он наигрывал какую-то собственную фантазию, через минуту эта фантазия перелилась в Мендельсона, послышались звуки его бессмертных «Lieder ohne Worte». Я просто плакал под перстами даровитого пьяниста, плакала и девушка. Душу шевелящие мотивы между тем лились и лились. Вдруг она встала, подошла к молодому человеку, наклонилась, обняла его и тихо шепнула:
Теодор, я согласна!
Быстро перешел Мендельсон в Шопена, но она не дала ему продолжать
Легкий обед, бутылка шампанского, поцелуи, сладкие речи, и через час они удалились, порешив «бежать».
Я недолго оставался в одиночестве. Скоро в кабинет ввалилась пьяная компания. Начался крик, шум, татары замелькали фалдами.
Полдюжины тащи! Да смотри английского погреба, потому другой шипучкой я только лошадей пою! кричал молодой тщедушный блондинчик с крупными бриллиантовыми запонками на сорочке и с тысячным перстнем на указательном пальце.
А, и музыка есть! Чудесно! восклицал, в свою очередь, толстый краснорожий бородач с такой цепью на брюхе, что она в состоянии была бы выдержать целую свору собак.
Сеня! Покажи-ка свою науку; сваргань что-нибудь поеленистее с заборцем! Ну, дыши, неушто для Ивана-то Спиридоныча не хочешь? Ведь сегодня мы его мальчишник справляем! Накаливай! Накаливай! Что пальцы-то жалеть? слышались со всех сторон возгласы.
Сеня, не кобенься! А жарь, да и делу конец! А то тебя и поить не стоит! Потешь восемипудового калашниковского-то! наставительно заметил блондин в бриллиантах, очевидно, виновник мальчишника. Долой крышку! Хочу, чтобы струны были видны!
Да не отпирается.
Ломай! За все плачу!
Компания бросилась ко мне, запела «Дубинушку», налегла на крышку и оторвала ее.
Раздались оффенбаховские мотивы и быстро перешли в русскую «Феню». Кто-то стучал по моим басовым клавишам даже кулаком, изображая колокола. Я плакал и издавал дикие звуки. А между тем хлопали пробки шампанского, вино лилось рекой.
Вдруг зазвенела посуда. Стол был опрокинут. На шум вбежали татары.
Плачу! За все плачу! выделялся среди шума и гама выкрик. Теперь, ребята, в Воронинские бани едемте!
Через четверть часа кабинет был пуст. Татары-лакеи прибирали черепки. Я глядел на развалины пиршества и плакал. Боже! Какие контрасты пришлось мне видеть в первый день моего пребывания в ресторане!
II. Записки штопора
Родился я «Втуле». Это я узнал из той надписи, которая вытеснена на моем теле, между спиралью и ручкой. Она гласит: «Мастер Горшкоф Втуле». Тула город русский, а потому и я русский. Отцом моим был, как вы видите, мастер Горшков, ну а матерью, само собой, железо. Ни Тулы, ни раннего детства своего я не помню. Насчет этого, должно быть, отшибли у меня память тем молотком, которым меня ковали.
Я помню только то, что впервые я узрел свет в гостинодворской лавке, что на Зеркальной линии. Свет, который я узрел впервые, был, впрочем, не дневной, а газовый. Меня вынули из пачки, завернутой в серую бумагу, где я лежал в сообществе других штопоров, и положили в витрину. В витрине я лежал уже в сообществе с золотыми браслетами и с бриллиантовыми серьгами, и это льстило моему самолюбию. Случилось это в рождественский сочельник. К нам заходило очень много публики, покупать подарки на елку. Спрашивали портмоне, портсигары, несессеры, но о штопоре никто и не заикнулся. Так пролежал я часа два. Вдруг вошел чиновник. О том, что он был чиновник, я узнал по фуражке с кокардой, которая была надета на его голове.
Есть у вас штопоры? спросил он.
Есть-с, пожалуйте, самые лучшие, отвечал приказчик, из учтивости как-то проглатывая слова или давясь ими, и вынул меня из витрины. Этим штопором можно самого Елисеева откупорить, а не токмо что бутылку с елисеевским вином, сострил он. Семьдесят пять копеечек, объявил он цену.
Что вы! Что вы! Наш экзекутор пятьдесят копеек заплатил за такой же.
У нас в магазине не торгуются, цены решительные Прификс, отчеканил приказчик.
Как хотите, больше полтины я не дам!
Чиновник двинулся к двери. Приказчик остановил его.
Хорошо, извольте! крикнул он ему вслед, и я был продан за полтину.
Расплатившись, чиновник запрятал меня в карман и вышел из лавки.
Откуда и куда? окликал его кто-то.
Да вот бегу кой-что для праздника закупать, отвечал он, остановившись. Жена дала деньги и просила купить кухарке ситцу на платье, кой-какой посудишки, барабан сынишке, сахару, чаю, ну надо в колбасную зайти и отобрать закусочки солененькой. Сейчас вот штопор купил. Сломали у нас недавно А на праздниках, сам знаешь, как быть без штопора?
Доброе дело, доброе дело. Вчера жалованье-то получили?
Вчера. Прощай! Тороплюсь! Надо еще местов в пять зайти, прийти домой да отправиться с женой ко всенощной. Думаем в Невский монастырь съездить. Монахи там поют просто прелесть! Кстати и прокатимся.
А не зайдем в трактирчик колдыбнуть по баночке? Столько времени не видались!
Некогда, некогда, Петр Иваныч!.. В семь местов Долг еще надо отдать в мясную
Да на минуточку. Теперь только четвертый час.
Не могу, не могу.
Ну, на полминуточки. Долбанем и разойдемся.
Эдакий ты неотвязчивый! Разве уж только на одно мгновение. Ну, пойдем скорей!
Приятели зашли в трактир и выпили у буфета по рюмочке. Петр Иваныч угощал. Чиновник счел за нужное ответить ему тем же. Повторили.
Ба! Да ведь ты меня с новорожденным еще не поздравлял! воскликнул Петр Иваныч. У меня на прошлой неделе жена родила. Дайте-ка нам графинчик!
Не могу, друг любезный, в десять местов надо, а жена ждет ко всенощной Ах как прелестно эти монахи поют! Прощай!
Садись! Успеешь еще! Ведь закупки все в одних местах будешь делать?
Разве на минуточку. Да кстати уж и селяночку на скору руку съесть. Признаться сказать, что-то плохо обедал сегодня. Закажите-ка рыбную селяночку! Да только поскорее!
Чиновник сел. Подали графинчик. Пробило четыре часа.
Ах, боже мой, пора, пора! засуетился он.
Но тут подоспела селянка.
Покажи-ка, какой такой штопор-то купил, проговорил Петр Иваныч.
Да обыкновенный штопор, ответил чиновник и достал меня из кармана.
Знаешь что, Сеня? Нужно его обновить. Дайте-ка нам полбутылочки хереску! А откупорим мы сами.
Да нельзя, голубчик! Сам посуди: в девять местов надо!
Успеешь, я тебе говорю! Сегодня все лавки до одиннадцати часов вечера отворены!
Меня обновили. Пробило пять часов, но хозяин мой не обратил уже на это никакого внимания, а потребовал еще бутылку хересу. Язык его уж заплетался.
Действительно, что за радость вести жену в Невский ко всенощной, сказал он. Еще простудится, а там зови доктора! Так ты говоришь, что сегодня купцы до одиннадцати часов торгуют?
До двенадцати даже.
Ну, коли так, так успею! Ведь я, Петя, нынче совсем домосед. Никуда из дома!.. Жена у меня ангел, и я ценю это. В трактиры я ни-ни!.. И все для дома! Все для дома! Сегодня исключение, потому что очень рад, что с тобой увиделся.