Бутылка хересу была кончена. Часы показывали семь, но это уже не пугало моего хозяина.
Два стакана пуншу, да покрепче! крикнул Петр Иваныч.
Что пунш! Выпьем шампанеи бутылочку. Уж кутить так кутить! отвечал мой хозяин. Бутылку шампанского! За здоровье твоего младенца хочу пить!
Не позволяю! За своего младенца я сам поставлю, а это за твою жену!
Что? Не позволяешь? Где бутылки, коли так! Я те покажу, как наши гуляют!
В девять часов приятели, еле держась на ногах, выходили из трактира.
Ты куда теперь?
Прямо в колбасную! Чаю, сахару колбаски Да!.. Барабан еще! Ну, прощай!
Хозяин мой нанял извозчика, но ни в колбасную, ни домой не попал, а застрял где-то в знакомой портерной, откуда мальчишка-портерщик и привел его домой.
Жена сама ему отворила двери, да так и всплеснула руками.
Не стыдно это тебе? воскликнула она. В эдакий день и в таком виде! Люди в этот день пищи не вкушают, а он пьян! Купил, что я тебе приказывала?
Купил, отвечал чиновник и, цепляясь за стену, побрел в комнаты.
Где же эти покупки-то у тебя? Где? приставала она к нему.
А вот!
Он вынул меня из кармана и положил на стол.
Что это? Штопор? Зачем? Где же чай, сахар, закуски? Неужто на пятнадцать-то рублей, что я тебе дала, ты только один штопор купил? Где же деньги-то? Где они?
Деньги? Деньги фю!
Вместо ответа, муж свистнул, повалился на диван и вскоре захрапел.
Жена начала шарить у него по карманам, но, кроме несколько мелочи, ничего не нашла.
Бедная женщина даже заплакала и, увидав меня лежащим на столе, схватила и кинула на окно, где я и пролежал до утра.
Настал день Рождества. Хозяин мой ходил по комнате мрачный, отпивался огуречным рассолом и упорно молчал. Жена тоже не говорила ни слова. Вдруг у входных дверей постучались.
Марфа! крикнула она кухарке. Коли дворники или сторожа из департамента с праздником поздравлять, так скажи, что нас дома нет! Делать нечего, надо как-нибудь наверстывать! Шутка! Пятнадцать рублей вчера не пито не едено потеряли! Господи! И хоть бы что путное на эти деньги купил, а то вдруг штопор!
Нет ли у вас штопора? раздалось в кухне. Одолжите, пожалуйста. Свой куда-то завалился; ищем-ищем, не можем найти, а барин вина требует.
Это был голос соседского лакея.
Нате, возьмите! Можете даже на все праздники у себя оставить! крикнула чиновница, схватила меня с окошка и с каким-то злорадством сунула лакею.
Лакей потащил меня к себе, откупорил бутылку красного вина и вместе с бутылкой внес и меня на подносе в столовую, где и поставил на стол. На столе стояли окорок ветчины, фаршированная пулярка и разные соленья. За столом сидели два господина. Один седой, с бакенбардами котлетой, другой черный, с бородой.
Ну, что нового у вас, в Москве? спрашивал бакенбардист, наливая два стакана вина.
Ох, и не спрашивайте! Совсем плохо! отвечал бородач. Удар за ударом! Какой-то немец сумел дисконтировать в наших частных банках на полмиллиона фальшивых векселей и удрал за границу, предварительно угостив лукулловским завтраком банковых директоров. И все это случилось перед праздниками. Вот какой подарочек на елку получила наша Москва!
В это время в комнату вбежал лакей, схватил меня со стола и потащил в кухню. Там стояла миловидная горничная в туго накрахмаленном платье.
Штопорчик вам? Пожалуйте! Только не затеряйте, пожалуйста, проговорил лакей, потому это не наш, а чиновничий. Эх, следовало бы с вас, Дарья Степановна, два поцелуйчика сегодня за этот штопор, ну да завтра сочтемся.
Ошибаетесь! Не в ту струну попали! Сегодня не Пасха! отвечала горничная, взяла меня и, шурша юбками, побежала по лестнице наверх.
Держи! Держи ее! крикнул лакей и захлопал в ладоши.
Горничная принесла меня к себе в каморку. Там за столом, на котором стояли ветчина и две бутылки пива, сидел бравый гвардейский «ундер» и крутил ус.
Нате, откупоривайте сами, а у меня силы нет! сказала она и кинула меня на стол.
Это ничего не обозначает, потому вы животрепещущий бутон и ваша сила в скоропалительной любви всех семи чувств, проговорил заученную фразу ундер и принялся раскупоривать бутылки.
Пожалуйста, зубы-то не заговаривайте! Вы ведь антриган! скокетничала горничная и села.
Ундер послал ей через стол летучий поцелуй и продекламировал:
Порадейте православные насчет штопорика! раздался в кухне чей-то голос. У нас и своих два было, да пришли к хозяину певчие с праздником поздравлять, начали силу зубов пробовать, рюмки грызли да и штопоры кстати переломали.
Это был голос купеческого молодца. Горничная вынесла ему штопор.
Возьмите, только не потеряйте, потому это не наш, а из седьмого номера! сказала она.
Коли штопор потеряю, ваше сердце обрету! сминдальничал молодец и схватил ее за талию.
Пожалуйста, без глупостев!
Молодец скрылся.
Я очутился в зале купеческой квартиры. В углу стоял стол, украшенный закусками, графинами и бутылками, и между всего этого возвышался огромный окорок ветчины. У стола сидел купец в медалях на шее и улыбался во всю ширину своего лица, нисколько не отличающегося своим цветом от ветчины. Перед купцом стояли певчие в кафтанах. Тут были большие и маленькие.
Они пили и ели. Кто держал в руках рюмку, кто кусок пирога. И сам купец, и большие и малые певчие все были пьяны.
Всем я благодатель! говорил купец. У меня в праздник приходи хоть с виселицы, прославь меня, и после этого пей и ешь. Сколько вам дал купец Крутолобов за христославенье?
Лиловую отвалил! отвечали певчие.
Ну а Волопятов?
Три румяные.
Так. Сколько же после этого меняла из Троицкого переулка отвалил?
Менялу не застали. Его и в Петербурге нет. Он уехал с женой в Москву гулять. Боится здесь-то. Того и гляди, говорит, с моей гульбой-то в газету попадешь. Ведь очень он насчет гульбы-то ядовит!
Ну а Затылятников?
Затылятников семь донских прожертвовал.
Отлично. Ну а я серию дам, как есть серию, и с процентами, только возвеличьте меня!
Погодите, Родивон Михайлыч, дайте передышку легкую сделать, а там два концерта зараз отваляем!
Премудро! Братцы! Пей, ешь и веселись. Кто меня любит, тот из бутылочного горла и до дна!
Певчие схватили по бутылке и начали пить из горла. Хозяин ликовал и рдел от восторга. Явились парильщики и начали поздравлять.
Банные люди! Можете вы меня возвеличить и превознесть?
Когда угодно, ваше степенство, тогда и возвеличим! До самого полка вознесем, потому что вы у нас купец обстоятельный, отвечали парильщики.
Пейте, коли так!
И люди пили. Признаюсь, у купца мне было много дела, и я порядочно-таки утомился. Душевно рад я был, когда меня потребовали в другую квартиру, к портному. Портной вернулся откуда-то из гостей с подбитым глазом, и увы! Мне пришлось откупоривать уже не вино, а бутылку свинцовой примочки. О! Как не хотелось влезать мне в пробку ненавистной для меня примочки! Это совсем не входило в мою специальность. Я заплакал. Но судьба судила мне еще более печальную участь! Вечером пришлось мне откупоривать даже бутылки с лекарственным лимонадом, принесенным из аптеки!
Рад-радешенек я был, когда попал в молодцовскую комнату приказчиков того купца, которого возносили и возвеличивали певчие и парильщики. Сначала мне пришлось откупоривать пивные бутылки, и, исполнив это с подобающим достоинством, я отдохнул от моих дел на залитом пивом столе. Здесь я дежал довольно долго. Молодцы, одурманенные в конец, улеглись спать и захрапели на все лады. Они храпели так громко, что с первого раза мне показалось, что это играет оркестр под управлением капельмейстера Вухерпфенига. В комнате не спал лишь один молодой приказчик и ворочался с боку на бок. Кровать его находилась у запертой двери, замочная скважина которой была замазана замазкой и заклеена бумагой. За дверью слышались молодые женские голоса. Это была комната хозяйской дочки. У ней гостила подруга. Ложась спать, девицы резвились, смеялись, и это-то не давало покоя молодцу. Он сел на кровати и начал что-то обдумывать, потом схватил меня со стола, засунул в дверную скважину, начал буравить замазку и и в конце концов переломил мою спираль около самой ручки.